Читать книгу - "Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова"

После похорон отчима Федя увёз много фотографий отца, афиши, магнитофонные записи. Я пыталась слабо протестовать, сын усмехнулся:

– Сколько ты к ним не прикасалась? Лет тридцать? Тебе они не нужны, правда?

Пришлось сознаться:

– Я их боюсь.

– А у меня больше ничего нет. Единственный мостик из прошлого в настоящее.

* * *

Дочь успела только на поминки, она замужем за французом, который занимает хорошую должность в какой-то пароходной компании в Марселе. Сумасшедший город, набитый арабами с фальшивой миной покорности на лицах. Разложив товар прямо на тротуарах, они сидят на корточках в своих белых простынях и хватают прохожих за щиколотки – купи! Это открытая видимость деятельности: так они демонстрируют властям легальность, а зарабатывают как-то иначе, втёмную. Втёмную копят организованную ненависть против неверных, которые сладко спят, наивно веря в силу разума и не чуя, что новые гунны уже стоят у ворот цивилизации.

Дочка не приезжает ко мне даже на лето: кому нужна больная старуха, которой надо хотя бы сочувствовать, а у тебя настроение хорошее, ты позагорал, наплавался, выпил пивка, съел бифштекс с кровью. Зачем портить удовольствие? Катя с мужем и детьми, между прочим моими внуками, отдыхает на Средиземноморском побережье и на Канарах, подальше от призраков смерти. Правда, поступали осторожные намёки – продать квартиру на Кавказе и купить в Евпатории или в Ялте: у внука слабые лёгкие, ему нужен сухой климат. Ну, уж дудки. Мне всегда был противен и смешон хохляцкий национализм, хотя преступно подаренный Украине Крым по традициям и языку всегда оставался, бесспорно, русским. Не то, что Прибалтика, где демонстративно говорили только на родном языке. Или Грузия, в которой по-русски не брехали разве что собаки, а всё равно чужая территория, и жили, и думали там по-другому. Слава Богу, Крым вернулся в Россию, но над ним висит грозовое облако. Просто так всё не кончится.

Звонит дочка часто, но говорит скоренько, по верхам, ссылаясь на сумасшедшие телефонные тарифы. Я ничего толком не знаю о её личной жизни: довольна ли Катенька ролью супруги необщительного задумчивого мужа – будто и не француз вовсе, есть ли у неё привязанности, кроме него, как со здоровьем? Что за характеры у девочек-двойняшек, которые отучились в Англии, по-русски говорят с акцентом и в Россию не рвутся? Я не осуждаю. Конечно, хорошо бы повидаться, но мало ли чего кому хочется. Главное, чтобы все были счастливы насколько возможно. Счастливой можно быть в любом пространстве, просто надо уметь. Катя умеет не очень. Она не в меру категорична, безапелляционна, и во всех неудачах кто-то виноват.

После куцых объятий начинает упрёкать, это её стиль:

– Мам, ну успокойся, перестань плакать, ну что ты, в конце концов! Люди умирают, так жизнь устроена. У тебя дети, внуки, тебя любят. Чего ещё надо?

– Деточка, ты не понимаешь. Вы все – в этом мире, а мы с папой в другом.

– Не очень-то ты при жизни его ценила.

Ох. Слова неожиданны и обидны. Откуда такая жестокость? Хочет встряхнуть меня, привести в чувство, чтобы меньше страдала? Но как не страдать? Жизнь в основном состоит из страданий, и даже в моменты, когда судьба дремлет, страдания прячутся по закоулкам сознания. Споткнёшься на каком-то пустяке, и откроются шлюзы. Увидела в телефонной книжке номер, записанный почерком Кирилла, и поползло, и затопило, обжигая, ощущение потерянного рая. Душевные и физические страдания формируют нас, заставляя шевелить мозгами, чтобы избежать боли, учат сопереживать и ценить минуты счастья. Покой тоже надо выстрадать.

В моём отношении к дочери что-то неуловимо меняется. Без Кирилла чувствую себя уязвимой, осторожно подбираю слова, боясь обнажиться и услышать отповедь. Я уже не очень-то хочу быть по́нятой. Мы и прежде не чувствовали себя подружками, а теперь душевно отдалились ещё больше. К Кириллу она всегда была ближе, он с нею нянчился, млея от нежности, и она его обожала. Для моей девочки отец – первая серьёзная потеря, однако относится она к смерти по-деловому – пришло время, в конце концов все там будем. Возможно, переживает сильно, но не показывает, ну, да, её воспитал Кирилл, а он умел скрывать свои чувства.

А может, печаль сдерживается чужой кровью? Впрочем, в голос крови я не верю, живые контакты важнее, тем более девочка правды не знает. Катя подозрительно быстро повзрослела, стала самостоятельной, умной, крепко схватила судьбу поперёк туловища. Чётко знает, чего хочет, всегда, собрана и организована. Семья у Катюни на первом месте, и она всех донимает опекой, забывая о себе. Мало и не вовремя ест, ещё меньше спит, старается всё делать своими руками, делать до отвращения тщательно, даже очки мужу протирает, а когда тот ложится спать, прыскает дезодорантом в домашние тапочки. Каждое утро его ждёт свежая сорочка и отутюженные брюки. Француз терпит, видимо, сильно любит, мирится даже с тем, что она зачем-то преподаёт ему русской язык. Семья ходит строем и живёт по расписанию. При случае Катя учит меня. Я сопротивляюсь.

– В том-то всё и дело, детка. Сердцу нечем успокоиться. Но ты не волнуйся, я справлюсь.

Вру, не краснея. Бесполезно кричать в уши глухому. Она смирилась, а я нет, для меня Кирилл ещё жив и во снах, и наяву, для неё же отец глубоко в прошлом. Она права, и Федя прав, не существует одной правды, у каждого своя, даже правда факта может быть истолкована по-разному, чего уж тут говорить о понятиях. И в этом вся суть: как бы ни любили нас дети, мы живём в разных измерениях.

* * *

Вернувшись с поминок в пустой дом, бесцельно брожу среди привычной мебели, картин и фотографий на стенах. Как много значат вещи. Мучительно хочется передать их детям, чтобы те, как в эстафете, передали палочку дальше. По природной наивности, а она нас никогда не оставляет, и слава Богу, а то уж совсем было бы страшно – мы видим в вещах залог хоть какого-то несуразного и неполноценного, но продления рода. Вещи, в которые вложено столько усилий и любви, единственно материальное, что остаётся от нас после смерти, и, потрогав их, можно уловить нашу энергетику.

Всё приобреталось с тщательным выбором, каждую своевременно чистили, гладили, мыли и хранили бережно. Оказалось напрасно. Теперь привыкли, пусть и к дешёвому, но новому, самим купленному. Время пришло более обеспеченное, с возможностью долго отсутствовавшего выбора, и массовая психология тоже изменилась: вряд ли кто-то из