Читать книгу - "Воспоминания. Книга третья - Надежда Яковлевна Мандельштам"

Этот воздух пусть будет свидетелем —

Безымянная манна его —

Сострадательный, темный, владетельный —

Океан без окна, вещество.

Шевелящимися виноградинами

Угрожают нам эти миры,

И висят городами украденными,

Золотыми обмолвками, ябедами.

Ядовитого холода ягодами

Растяжимых созвездий шатры —

Золотые созвездий жиры...

Аравийское месиво, крошево

Начинающих смерть скоростей —

Это зренье пророка подошвами

Протоптало тропу в пустоте.

Миллионы убитых задешево —

Доброй ночи! Всего им хорошего

В холодеющем Южном Кресте.

1 марта 37. В.

На полях правка рукой О. М.:

Этот воздух пусть будет свидетелем —

Дальнобойное сердце его —

Сострадательный, темный и деятельный

Океан без окна, вещество...

Работа никогда не идет совершенно прямолинейно, возможны возвращения к пройденному, и часто именно они дают новые — даже этапные — находки. Но в черновике ЦГАЛИ важный момент, раскрывающий импульс к написанию этих стихов: «это зренье пророка смертей». Вместе с тем эта строчка должна послужить толчком к отходу от темы первой мировой войны и направить течение стихов к будущему.

2) Следующий момент в развитии этих стихов — запись в «Наташиной книге». Датирована эта запись 2–7 марта. В ней резко уменьшается тема XIX века и впервые появляется череп. Пока это еще только первые четыре строчки, но я хорошо помню три момента, когда О. М. мне показывал черновые записи и говорил: теперь все ясно... И — стихи будут — посмотри... Это строфа о черепе, затем — «хорошо умирает пехота» и, наконец, пришедшая едва ли не последней строфа: «наливаются кровью аорты». Именно появление последней строфы — решило все. После появления этой строфы — организовалось все целое и остались только незначительные сомнения.

Текст из «Наташиной книги» отличается от первого беловика только одним разделом:

Там лежит Ватерлоо поле новое,

Там от битвы народов светло:

Свет опальный — луч наполеоновый

Треугольным летит журавлем.

Для того ль должен череп развиться

Во весь лоб — от виска до виска —

Чтоб в его дорогие глазницы

Не могли не вливаться войска.

Остальное точно совпадает с записью от 3 марта.

3) Следующий момент работы зафиксирован не в записи стихов, а в перечислении строф и их порядка, сделанном частично моей, а частично рукой О. М. Впоследствии О. М. на этом листке записал черновик Наташиных стихов со строфы «Будет муж прямой и дикий».

Моей рукой:

I

3 строфы — сеятель — свидетель,

II

Будут люди — ласточка

Миллионы убитых

III

Неподкупное небо — могил.

IV

виноградины — аравийское месиво — эфир лес. — до светло.

Переход: И не знаешь откуда берешь — пропадая задешево

V

Череп

VI

Хорошо умирает пехота

Рукой Мандельштама:

Сеятель

Ласточка

3

Целокупное небо

4

Череп

4

Свет (вин. крошево)

V

Пехота

Первое, что вытекает из этой записи, это изменение места (и смысла) ласточки. Вместо «смертоносной ласточки» первых вариантов, связанных с Наполеоном, XIX веком, Египтом, после того, как этот тематический ряд был отвергнут, появляется «ласточка, разучившаяся летать», то есть тема авиации, воздушной катастрофы, погибающего летчика. Эта тема связана с первой воронежской тетрадью, где стихи о похоронах летчика и личная тема введена строфой: «не мучнистой бабочкою белой» — постоянная тема Мандельштама: умереть, оставив след в жизни. И второе стихотворение: «Нет, не мигрень», где О. М. отождествляет себя с летчиком — сначала «холод пространства бесполого», а потом — беспамятство, быстро просмотренная жизнь и «свист разрываемой марли»... Харджиев наивно относит это стихотворение к московскому периоду, потому что оно записано на черновике «Волка». Мандельштам постоянно писал на оборотах своих записей (попросту хватал первую попавшуюся бумажонку), а в этот период я привезла из Москвы все сохранившиеся черновики. Они лежали на столе, потому что я делала «ватиканский список», и О. М. записал воронежские строки на старой бумажке. Эти стихи имели множество вариантов и записей, тогда-то, между прочим, было стихотворение о танках (лишенное всякой окраски, как позднейшее «черепах маневры», из второй тетради). Подробнее об этой группе стихов в комментарии к первой тетради.

Таким образом, в первом разделе «Солдата» уже наметился теперешний порядок: «Три строфы — сеятель — свидетель» соответствуют трем строфам окончательного текста. Дальше идет четвертая строфа, обозначенная в плане словом «будут люди», и пятая — «ласточка». Но четвертый раздел еще не отделился от первого: «неподкупное небо окопное». Семистрочье об ядовитых газах продолжается «математическими строфами» — «аравийское месиво, крошево» до «от него будет свету светло» с переходом, зафиксированным в черновике ЦГАЛИ. Далее следует череп и новый раздел: «Хорошо умирает пехота». Этот план Мандельштам немедленно отвергает и в видоизмененном виде записывает своей рукой.

Плану, записанному моей рукой, соответствовало бы следующее:

Этот воздух пусть будет свидетелем —

Дальнобойное сердце его —

И в землянках всеядный и деятельный —

Океан без окна, вещество.

До чего эти звезды изветливы —

Все им нужно смотреть — для чего? —

В осужденье судьи и свидетеля,

В океан без окна, вещество.

Помнит дождь — неприветливый сеятель —

Безымянная манна его —

Как лесистые крестики метили

Океан или клин боевой.

Будут люди холодные, хилые,

Убивать, холодать, голодать,

И в своей знаменитой могиле

Неизвестный положен солдат.

Научи меня ласточка хилая,

Разучившаяся летать,

Как мне с этой воздушной могилой

Без руля и крыла совладать.

Строфа о Лермонтове, может, еще не готова.

Миллионы убитых задешево

Протоптали тропу в пустоте —

Доброй ночи — всего им хорошего

От лица земляных крепостей.

Неподкупное небо окопное,

Небо крупных оптовых смертей —

За тобой, от тебя — целокупное —

Я губами несусь в темноте

За воронки, за насыпи, осыпи,

По