Читать книгу - "Сны над Танаисом - Сергей Анатольевич Смирнов"

Напротив, отныне он - "первый в провинции", этот голубоглазый силач и драчун. С детства ему прожужжали все уши эллинскими и римскими именами: Амур, Купидон, Геракл, Аякс, Ахилл... Ему даже приписывали эллинское происхождение. На Боспоре герой стал любимцем толпы. Новый Геракл из германцев - каково чудо, какова невидаль! Геракл, - шептали ему в уши и кричали с подножий холмов, - Геракл, сверши новый подвиг. И он свершал... Он убивал свирепых разбойников и тех, кто был неугоден архонтам. Он чувствовал себя Гераклом и всегда был искренне уверен в своей правоте. Сильные властью всегда шумно чествовали любой его подвиг... Потом Гуллафа прибрали к рукам люди из Иерархии. Старик прельстил его Танаисом... По указаниям старика он занялся своим обычным ремеслом: выслеживанием разбойников... и поджигателей храмов. Однако, в отличие от боспорцев, старик придал шкуре нового Геракла цену Золотого Руна, и его стали тайно оберегать отборные стрелки... Конец судьбы тебе известен - что должно было случиться, то и случилось. Вот тебе еще один пример того, как может прорасти... семя. - Здесь Эвмар тяжело вздохнул. - Я понимаю, что рассказал о единицах. Другие следуют высшей истине, знак которой ты, Аминт, указал мне на берегу. Но меня, лично меня, эти примеры наводят на мрачные мысли. Теперь у меня осталось слишком мало времени, чтобы позволить себе допустить хоть одну ошибку... Аминт, я давно хотел задать тебе вопрос, но робел, боясь, что он покажется тебе глупым...

Я увидел в глазах Эвмара растерянность.

- Аминт, ты ведь знаешь мысли разных философов... - опустив взгляд, сказал он. - Как отличаешь ты истинное семя от... сорного?

От его вопроса я опешил. Некоторое время мне в голову не приходило ни одной ясной мысли.

Помню, что от окна потянуло слабым сквозняком, и я снова ощутил легкий прилив соснового аромата. Словно солнечные блики на речной глади, в моих глазах снова промелькнули обрывки ярких впечатлений детства на Хиосе... Я увидел ясное утреннее море и влажную ладонь отца, по ней неуклюже карабкается маленький краб. Отец смеется и тянет ко мне руку, а я прячусь назад, сразу и радуясь, и страшась крохотного чудовища...

В следующее мгновение я ответил Эвмару. То была мысль, новая для меня самого.

- Я не слишком самонадеян, - сказал я ему, - и не уверен, что избрал истинный взгляд на вещи. Однако мне кажется, что я всегда пользовался простым сравнением. Когда я читаю какой-либо философский труд или слушаю чьи-либо советы, моя душа невольно, в тайне от моего рассудка, сравнивает новое знание с лучезарностью и теплотой детских воспоминаний. И если при свете их душа видит в словах изъян, если прочитанное или услышанное, подобно грязному дыму, начинает заволакивать мою светлую память, душа сразу отступается от такого знания... как от сорного.

Эвмар вздохнул с облегчением.

- То, что рассказал тебе я, не затуманило твое детство? - полушутя спросил он.

- Нет, - твердо ответил я. - Никогда.

Эвмар вдруг рассмеялся и затем, уже сдерживая смех, произнес важным тоном:

- Снова ты удивляешь меня, юный искатель мудрости.

Я знаю: он повторил слова христианина Закарии, когда-то обращенные к нему самому.

Под утро мы расстались.

- Если мне удастся обезвредить боспорское жало, - сказал Эвмар, уходя, - и стенам Танаиса останется противостоять только варварам, а не коварному демону в ахейском шлеме, значит, долг мой будет исполнен... Не медли с отъездом, - предупредил он меня. - Не искушай судьбу.

- Дай мне еще два дня, - попросил я его: мне показалось, что именно двух дней должно мне хватить, чтобы собраться в дорогу, разыскать флакон с сосновым маслом и проститься с Танаисом.

Эвмар пристально посмотрел мне в глаза.

- Пусть будет так, - сказал он твердо. - Но только два дня.

В то утро корабль на Хиос уже был готов к отплытию.

Напоследок мы обнялись. Никто из нас не прятал слез...

Я снова остался в своем доме один. Сон уже не шел, и я, чтобы не отдаться тоске, вновь принялся за сборы.

В тот, предпоследний, день я лишь однажды вышел со двора на улицу. Мне пришлось почувствовать себя скорее пленником, чем свободным гражданином Танаиса. Брат приставил к дому небывалой силы охрану. Когда я шел по улице, мне, наверно, мог бы позавидовать Гуллаф.

Сновидение пришедшей в свой черед ночи не предвещало никаких роковых событий. Утро было ясным, проникнутым особенной свежестью и голубизной. Частые и легкие порывы прохладного ветра напоминали о близости моря. Когда я, присев во дворе на скамью, углубился в свои мысли, мне даже почудилось, что я - на корабле, вдали от берегов.

Тревога стала нагнетаться незадолго до полудня. Я увидел брата: он был сосредоточен и хмур. За короткое время у него в некой четкой последовательности побывало множество людей из военных и гражданских начальников. Они входили в дом быстрым шагом и вскоре уходили. Дольше остальных задержался начальник армянских стрелков.

- Что-то готовится? - осмелился я спросить брата.

Он с трудом отвлекся от своих тайных хлопот и обратил на меня взор.

- На агоре соберется толпа, - коротко, воинским тоном, ответил он. - Будь осторожен. Лучше всего тебе там не появляться вовсе.

Как я мог не ослушаться брата: я был слишком молод, и мое сердце противилось начальственному тону Никагора, которого в детстве мать всегда крепко наказывала, если он обижал меня.

Ясность и чистота в воздухе с течением дня не исчезли. Однако стал меняться оттенок. Голубизна постепенно уступила пространство золотистому, а следом - красноватому отблеску. Им подернулось небо, кольцо горизонта и все предметы вокруг. Мне почудилось, что вместе с краснотой в воздухе появился едва приметный новый запах - горячей глины.

Я вышел на угол площади, когда она уже была полна народу. Кто властвовал над душами и умами? Конечно же, то вновь был старый жрец, великий иерарх, творец тайных, зловещих замыслов. Речь его не была нова. Он вновь говорил об упадке эллинской славы, о лицемерии и узколобости городской власти. То были обычные его слова и обычный ход мысли. Однако никогда раньше не становилось мне столь тревожно, как в те мгновения. Я заметил, что голос старика особенно тверд, и с особым вниманием слушают его торговцы и менялы. Я ощущал, словно живые соки переходят в жреца от толпы, подобно воде, всасываемой корнями. Что случилось с Городом? Померкла ли память об отце? Или вправду с уходом римлян и смертью