Читать книгу - "Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация - Мария Юрьевна Данилевская"

и занимаются предметами более солидными и нравственными… Они любят прозу и охотники до исторической почвы. Русская история, между прочим, доставляет богатые материалы их вдохновению. <…> Если же они берут героя для своих творений из европейской истории, то это единственно для того, чтоб унизить и втоптать его в грязь, сравнив его с каким-нибудь отечественным богатырем»[512].

Ниже Панаев описывает представление на Александрийском театре пьесы Полевого, представленного в «не повести» как «автор патриотической драмы “Дуняша-Калмычка”» («Параша-Сибирячка») и реакцию публики:

«Во время представления “Марфы Исаевны Шарыгиной”, когда на сцене раздавались крики: “Одна русская баба стоит тысячи басурманов”… “Ну кто из вас против меня? я русский, я одним кулаком сшибу десяток нехристей…” и тому подобные патриотические выходки и когда Гребешков и вся утомленная публика зевали <…> «Когда занавес опустился, два голоса в райке закричали было по привычке “автора”… Но партер отвечал на этот крик хохотом, несмотря на все уважение, которое он питал к имени знаменитого сочинителя “Дуняши-Калмычки”»[513] (курсив мой. – М.Д.)

Именно эту характерную черту указывает Некрасов в статье «“Драматические сочинения и переводы” Н. Полевого. Части первая и вторая», прибегая к выделению курсивом нескольких сентенций, которые текстуально близки «не повести» Панаева. По утверждению критика, каждая из пьес Полевого и «все они вместе клонятся к достойной всякого уважения и одобрения цели – доказать какую-нибудь блестящую черту русского характера, русского великодушия, русской силы; одна трактует о том, что Прусский человек добро помнит”, другая о том, что “русская рука охулки на себя не положит”, третья о том, что “русский кулак уберет десять заморских богатырей”, четвертая о том, что “русский нос чихнет, так и довольно, чтоб напугать сотню самых храбрых китайцев”, и так далее» (XI-1: 63).

В «не повести» Панаева описанная реакция публики (хохот) могла быть и сильно преувеличенной, и вымышленной. В добавление к процитированным выше высказываниям современников о любви публики к спектаклям Александрийского театра приведем несколько свидетельств самого Полевого. В письме к брату от 3 июня 1843 г. Полевой сообщает:

«Как о насмешке судьбы я должен известить тебя об успехе новой драмы моей “Ломоносов”. Ты верно читал ее в “Библиотеке для чтения”. Она была написана в неделю, поставлена в две недели. Судить об ея достоинстве не могу, но успех ея был какой-то нелепый. В первое представление меня вызывали три раза, во второе – четыре. Потом я уж не был, но вызовы продолжались еще, три или четыре спектакля, и в 15-е представление не доставало билетов. Люди всех званий бывали по два, по три раза, и уверяли, что ничего лучше не видывали. <…> В третьем действии плачут, когда у Ломоносова нет гроша на обед» (Кс. Полевой: 552)[514].

Укажем для сравнения на финал «не повести»: Гребешков уезжает в провинцию ни с чем, а Кинаревич оказывается в доме умалишенных, помешавшись на идее преследования со стороны литературных врагов. Под именем Кинаревича Панаев вывел Л. В. Бранта. Мрачное предсказание в отношении прототипа не сбылось: Брант еще долго снабжал своих критиков изобильной почвой для сарказма, каковой являлись его творения. Многие его страницы наводили современников на мысль о том, что прототип Кинаревича был не вполне адекватен[515]. Тем не менее, финал гротескно заострен. Прототипы Гребешкова (сам Панаев, предположительно Некрасов и В. С. Межевич) также весной 1843 г. были деятельными участниками литературного процесса, хотя деятельность Межевича и шла на спад[516]. Но описание хохота публики в финале пьесы Полевого, не будучи вполне объективным, раскрывало отношение автора и солидарной с ним части читательской и зрительской аудитории и в известной степени моделировало ситуацию.

М. М. Гин утверждает, что «в течение 1841 и первой половины 1842 годов в “Литературной газете” нередко можно было встретить даже благоприятные отзывы о Полевом. После статьи Некрасова они становятся уже невозможными: “Литературная газета” начинает систематически и резко осуждать пьесы Полевого»[517]. Сопоставительный анализ рецензий Некрасова с прозой И. И. Панаева (упомянем его более ранний очерк о Полевом в серии «Портретная галерея»)[518]убеждает, что публикации Панаева ранее Некрасова способствовали ориентации газеты относительно оценки Полевого. Сходство рецензий Некрасова с «не повестью» Панаева убеждает в том, что их литературная общность к этому времени уже определилась.

Поэтому правомерно считать, что рецензия Полевого на «Статейки в стихах, без картинок» направлена не в меньшей степени против Панаева, чем против Некрасова. Она является частью полемики, которую он ведет и персонально с Некрасовым, и с изданиями-оппонентами. Некрасов в его рецензии, таким образом, отождествляется с определенным «направлением», в отличие от предыдущих лет, когда он рассматривался как незначительная фигура при более значительном «патроне». Это отождествление закономерно более явно, чем в 1840–1841 гг.

* * *

Отзыв Полевого представляет собой парафраз предпосланного «не повести» эпиграфа, который, по заключению М. В. Отрадина, не является цитатой из упомянутого Панаевым издания – «это контаминация текста, взятого из книги Блуменбаха (глава «Насекомые») и “научных” заключений, сочиненных Панаевым»[519]. Панаев, описав свои и Некрасова черты, дистанцируется от ипостаси «тли» посредством самоиронии и юмора. Отзыв Полевого сводится к переадресации называния «тлей» (если бы провести параллель с разговорным вариантом конфликта, этот ответ соответствовал бы выражению «сам ты тля»).

В рецензии Полевого о книжке Некрасова отсутствуют суждения о ее литературных достоинствах или хотя бы недостатках. Оценка памфлетного характера, даваемая посредством соотнесенности с типом и переадресации уничижительного называния, затрагивает репутацию автора как представителя определенной группы, но не как творческую индивидуальность. Тот факт, что рецензия адресована не одному Некрасову, дополнительно снижает остроту критической оценки.

В суждении Полевого достаточно ясно прослеживается размежевание различных задач: публицистическое выступление против оппонента (вдобавок имеющее личную подоплеку) – и подразумеваемое в критическом тексте суждение об эстетических достоинствах современного литературного произведения. Недостаточно вдумчивый читатель мог составить по рецензии Полевого мнение о Некрасове как о представителе «массовой литературы», как о малодаровитом и суетном авторе. Подобное суждение отчасти соответствует литературным достоинствам стихотворного фельетона, если рассматривать его как часть поэтического наследия Некрасова, и оно очень поверхностно, если рассматривать этот фельетон в контексте критики и публицистики Некрасова. Реальному уровню Некрасова-критика в 1842–1843 гг. и уже отчасти проявленному потенциалу Некрасова-литератора эта оценка не соответствует. Это соотношение проясняется при обращении к проанализированным выше критическим выступлениям самого Некрасова.

С другой стороны, в этом отсутствии суждений усматривается характерная черта фельетонистики: фельетон побуждает к эмоциональному отклику и оценке, но не к анализу и рефлексии, однако апеллирует в большей степени к этическому