Читать книгу - "На пиру богов - Сергей Николаевич Булгаков"

и относительно таинств этих еретиков, латинян, у которых, кроме раскольничества, имеется целый ряд догматических новшеств и лжеучений? Папизм просто не есть даже христианская Церковь, как не есть ведь, в этом же и вы со мною согласитесь, толстовское общество, что бы оно о себе не воображало. И чего большего, чем единодушное сознание всех Православных Церквей и всех Патриархов, об этом свидетельствует? Наконец, мы имеем и прямо вероучительное определение в Послании Восточных Патриархов (XVIII в.), а затем – в ответе на энциклику Папы Льва XIII?

Беженец. «Вероучительные» авторитеты мы пока оставим, о них речь будет еще впереди, а сравнение с толстовским или сектантским обществами здесь не пользует нимало, потому что здесь, в отношении к Католичеству, мы имеем случай единственный и ни с чем не сравнимый. Уже одно то, что и находясь в расколе с ним, Православие, однако, признает силу всех его таинств.

Светский богослов. Никогда! Разве могут быть признаны таинства у еретиков? Черная месса и все черное, наизнанку, бесовское. Так и надо на это смотреть, а когда Церковь допускает в общение католиков, она своею силою делает действительными, тайнодейственными обряды, которые без этого бессильны и пусты, чтобы не сказать – прямо кощунственны. Поэтому не о признании католических таинств, а лишь о неповторении обряда идет речь, таинства же все включаются в воссоединение с Церковью, как, например, Церковь не совершает таинства брака даже над язычниками, вступающими в Церковь в брачном состоянии, потому что благодать его включается в крещение.

Беженец. Обычный, но естественный аргумент, а уже, во всяком случае, неприменимый к священству и принятию его в сущем сане. Однако сейчас вопрос не в этих все-таки частностях, а в главном: еретики ли католики или же только в расколе с нами? Оснований для утвердительного ответа в прежнем смысле я все-таки не вижу.

Светский богослов. Вы, очевидно, слепы или глухи? Спросите любого православного в России и за ее пределами.

Беженец. Я знаю, что фактическое понимание этого вопроса отнюдь недостаточно, здесь образовалась толстая кора предубеждений, в значительной степени обязанных тенденциозности. Но это было не так изначала, когда начиналась эта вражда. Сам Фотий и до, и после того, как обвинил латинян во всех ересях, находился с ними в общении, первоначально униженно умолял Папу Николая I признать его узурпацию патриаршества, а после, во второй свой Патриархат, соборуя с римлянами на Вселенском Константинопольском Соборе 879–880 гг., где ни одного слова не было сказано о римских ересях, а лишь в виде реванша, в последнем, закрытом заседании, принято было глухое и немотивированное постановление об изменении Символа. И единение Востока и Запада оставалось хотя и погребенным, но не нарушенным вплоть до печальной памяти Михаила Керуллария, то есть еще два века. Но и после этого рокового разрыва, хотя во взаимном отделении обе стороны взаимно обвиняли друг друга, однако даже на Востоке отнюдь не было еще твердым убеждение, что латиняне – еретики. Одни (как, например, Николай Кавасила в XIV веке) обвиняли Папу не в том, что он еретичествует, но в том, что он не хочет решение спорных вопросов признать делом Вселенского собора, а желает решать сам. И все время от раскола до падения Византии богословская мысль только и занималась вопросами латинства, причем выступает целый ряд крупных писателей и богословов, настроенных как в пользу Рима, так и против него, и это в пределах Византийской Церкви, – явное и бесспорное свидетельство, что до тех пор, пока работала богословская мысль, вопрос не считался церковью решенным, а оставался лишь на положении, как теперь говорят, «богословского мнения», почему и оказывались возможны – и пока одинаково церковны – оба противоположных мнения. И посмотрите: ведь и Патриархи и епископы и ученые имеются на той и на другой стороне, и притом в век последнего расцвета греческого богословия. На стороне противников Рима – Патриарх «святой» Фотий, Никита Византийский, митрополит Лев Охридский (послание которого к епископу Иоанну Тракийскому в Апулии сыграло такую роковую роль при Керулларии), Никита Стифат, Андроник Каматер, ряд полемистов эпохи завоевания Константинополя крестоносцами в XIII веке, Феодор II, Ласкарис, царь никейский, святой Григорий Палама, Григорий […], Нил Кавасила, Марк Ефесский и многие другие. Защищают латинские воззрения или прямо унию: архиепископ Солунский Никита Марокский (1143–1180), Патриарх Иоанн Векк (1275), Варлаам и Акиндин, Виссарион, Иосиф, епископ Мефонский, Патриарх Григорий Мамма, Патриарх Геннадий (Георгий) Схоларий и другие. Видимо, имеет значение не количество имен и авторов, которые теперь даже занимают целые тома в коллекции Миня, но положение вопроса, который оставался богословски спорным. А затем наступило одичание богословского сознания после падения Константинополя, когда у греков, вместе с замиранием церковной мысли, остается только тупая ненависть ко всему католическому, которую умели использовать турецкие султаны, оказавшиеся в этом отношении неожиданными, но верными союзниками церковного национализма греков. Еще бы! для турецкого деспота – иметь ли дело с независимой Церковью, глава которой вне его власти и воздействия, или же с порабощенной национальной Церковью. Тоже своего рода Kulturkampf, который через четыре века повел Бисмарк и германское государство! И тогда-то родилась эта позорная и греховная поговорка, что лучше чалма, чем тиара.

Светский богослов. Вполне разделяю эту точку зрения.

Беженец. Ну еще бы! А наша бедная родина сразу отравилась греческой ненавистью к латинам и, при своей беспомощности и безграмотности в богословских вопросах, стала питаться греческими и подражательными произведениями, списками латинских прегрешений, в которых догматические вопросы перемешались со всякими пустяками. А затем это предубеждение влилось в общее русло нашего церковного национализма, которым мы оградились, как стеной, от христианского мира и пропитались этим настолько, что Протестантизм нам оказывается ближе Католичества, как при Феофане Прокоповиче, как в Юго-Западном крае в эпоху деятельности братств в XVII веке, да, в сущности, и теперь. Но в Византии вопрос о латинстве обсуждался веками, вокруг него кипела страстная борьба, он изжит и пережит был до глубины, а у нас, в сущности, этот вопрос по-настоящему еще никогда не ставился и не переживался, если не считать отдельных переходов и выступлений, не доходивших до сознания. И даже деятельность Владимира Соловьева только скользнула. Для русского богословского сознания этот вопрос еще впереди и, прибавлю от себя, на первой очереди. Нельзя же считать самовластие и предрассудки решением вопроса.

Светский богослов. Не знаю, о каких вопросах вы изволите говорить, никаких вопросов нет. Все католические новшества представляют собой ереси и кощунства, и из них самое главное, конечно, филиокве и папский примат, окончательно развернувшийся в Ватикане в догмат непогрешимости. Скажите, разве