Читать книгу - "Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи - Эдит Хейбер"

Тэффи пришлось поспешно переезжать из Ниццы в курортный городок Урьяж-ле-Бен под Греноблем[505]. В письме Зайцевой от 19 июля (написанном левой рукой) Тикстон описал этот городок: «Живописно. <…> Большой тенистый парк, хорошая зеленая лужайка»[506]. Тэффи сообщала Буниной, что Тикстон хорошо поправляется и «миссия» ее подходит к концу, но она проявила излишний оптимизм, поскольку в конце ноября Зайцевой показалось, что он «тает»[507].

Тэффи и Павел Тикстон, 1930-е годы. В 1930 году Тикстон, близкий друг Тэффи, перенес инсульт, после чего она взяла на себя основную заботу о нем и продолжала ухаживать за ним до его смерти в 1935 году. Личные документы Тэффи; любезно предоставлено Бахметьевским архивом Колумбийского университета.

Углубление экономического кризиса усугубило невзгоды Тэффи. Поздравляя Амфитеатрова с новым, 1932 годом, она жаловалась, что, хотя она и работает во время праздников, «не все хотят платить за эту работу», а через несколько недель описала беспокойство, охватившее ее знакомых: «Все озабочены, злы и нелюдимы. Я тоже такая». Настроение у русских, живущих во Франции, стало еще более мрачным после того, как 6 мая казак Павел Горгулов совершил убийство президента Франции Поля Думера[508]. В ходе разразившегося вслед за этим скандала придерживавшиеся правых взглядов обвиняли Горгулова в том, что он – советский агент, тогда как левые относили его к крайне антисоветским эмигрантским кругам. Оказалось, что он сошел с ума и действовал в одиночку, но его преступление вызвало усиление уже оформившихся антииммигрантских – особенно антирусских – настроений[509]. Как писала Тэффи Зайцевым в июле, она «очень мучилась Горгуловым», известие о нем усугубило ее и без того тягостное настроение. 14 сентября Горгулов был гильотинирован.

Летом 1932 года Тэффи и Тикстон получили передышку в «чудесном Château des Ombrages» в Марли-ле-Руа[510], но когда их отдых подходил к концу, Тэффи написала Амфитеатрову о том, что страшится встречи со своими охваченными паникой коллегами: «Если бы Вы видели растерянные, выпученные ужасом глаза Мережковского! Если бы слышали какое-то хребтовое кряканье Гиппиус! Застенчивый смешок Б<ориса> Зайцева! От одного этого можно впасть в неврастению. Вот и впала».

В ту осень жизнь Тэффи сложилась даже хуже, чем она опасалась, поскольку в ноябре она сильно заболела, а необходимость работать только осложняла ситуацию: «Слаба теперь, как муха, – сообщала она Амфитеатрову, – и побила рекорд: накачали меня камфорой и стрихнином, посадили, и я написала фельетон, п<отому> ч<то> у нас пропускать нельзя – плантатор [Гукасов] бьет бичом».

Кризисы 1930-х годов вызвали еще большие сомнения относительно самого выживания русской литературы за рубежом; на эту тему Тэффи выступила на праздновании выхода в свет 50-го выпуска «Современных записок», состоявшемся 30 ноября 1932 года:

Русская литература еле жива, едва дышит, издательств нет, и только благодаря «Современным Запискам» мы могли знакомиться с новыми произведениями наших писателей. Молодежь постепенно уходит от русской литературы в европейскую, молодых русских писателей вдохновляет уже не Толстой и Достоевский, а Андрэ Жид и Марсель Пруст…[511]

Из-за роста числа нуждающихся писателей перед писательским балом в январе 1933 года Тэффи предупредила Амфитеатрова, чтобы тот не надеялся на получение средств от денежного сбора, но обещала отложить для него часть денег, которые получит за свой вечер – он должен был состояться в том же месяце, только позднее. Как сообщало «Возрождение», бенефис, на котором выступали «крошечные балерины студии М[атильды] Кшесинской» и знаменитый исполнитель современных танцев японец Еичи Нимура, «прошел блестяще», но, конечно же, один вечер ничего не менял[512]. Гораздо более значительное событие, позволившее воспрянуть духом всему русскому эмигрантскому сообществу, произошло в ноябре того же года: Бунину была присуждена Нобелевская премия по литературе. В опубликованной на первой полосе «Возрождения» статье Зайцева выражалась та радость, которую наверняка испытывали многие:

Русский писатель Иван Бунин увенчан… и в нем увенчана литература наша. <…> Еще удивительнее, и для нашего эмигрантского сердца, особенно опьянительно: увенчан русский эмигрант. <…> Это, конечно, праздник. Настоящий, наш русский, первый после стольких лет унижений и бед. <…> Не забыта Россия[513].

Примерно неделю спустя Тэффи писала Вере Буниной: «…как все мы счастливы, дождавшись наконец торжества Ивана Бунина!» И добавляла, что Тикстон «даже от радости поплакал немножко. Это он составил пышную телеграмму с поздравлением Ив. Ал.»[514] К тому времени Бунин приехал в Париж, и хотя Тэффи не могла оставить Тикстона в одиночестве и посетить прием, устроенный 16 ноября «Возрождением», она позвонила Бунину, чтобы сообщить, что она к ним «присоединяется всем сердцем»[515]. И 26 ноября она все-таки присутствовала на празднестве в театре Шанз-Элизе, о котором «Возрождение» восторженно писало, что «всех эмигрантских знаменитостей, бывших на торжестве… не перечислишь»[516]. Впрочем, Тэффи кисло сообщала Амфитеатрову: «На торжестве в Шан-з-Элизэ не было ни Мережковских, ни Шмелева, ни Бальмонта, ни Ремизова. Нехорошо. Злобно и мелко. Ему [Бунину] все это очень тяжело». В целом, добавляла она, Бунин был «очень грустный и растерянный», поскольку «он, бедный, получает теперь только ругательные анонимные письма. Это соотечественники выражают свою народную гордость». Тэффи предвидела такую реакцию в фельетоне «Торжество», который назвала «дружеской “защитой”» Бунина. В нем говорится о нуждающемся русском ученом, который получает большую премию, после чего его соотечественники, сначала бурно ликовавшие по этому поводу, решают, что он должен раздать практически все деньги. Когда кто-то интересуется, как же он сам-то будет жить, ему отвечают: «А ведь жил же до сих пор, вот так, значит, и будет»[517].

В самом деле ожидалось, что Бунин поделится полученной премией, и он действительно пожертвовал 10 % на русских писателей и русские организации, но это лишь вызвало широкие разногласия, особенно потому, что Бунин предоставил распределение средств комитету[518]. Тэффи написала о своей уверенности в том, что он лично решил преподнести ей «царственный подарок» (предположительно 2000 франков)[519]. Она также получила пару перчаток от Веры и ответила, что «очень тронута» тем, что, «несмотря на усталость и занятость… вы нашли время и охоту» сделать «такой милый подарок»[520].

Радость Тэффи по поводу присужденной Бунину премии была омрачена смертью брата, генерала Лохвицкого, последовавшей 5 ноября[521]. На его похоронах присутствовало множество высокопоставленных военных чинов и бывших русских аристократов, а великий князь Кирилл (1876–1938), двоюродный брат последнего императора, прислал венок[522]. Судя по замечаниям Тэффи, отправленным Амфитеатрову, смерть Николая стала для нее не очень сильным ударом,