Читать книгу - "Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина"

стоимость продовольствия, цену на мясо, потребное количество на порцию и проч. Эти познания были плодом усиленной работы с моей стороны. Почти всегда я ездила в мою богадельню вместе с Эдитой Федоровной. Вспоминаю с удовольствием наши поездки; они были началом нашего тесного сближения. Окончив мое дело, я заходила к ней в институт и следила за ее обращением с девицами, учителями, воспитательницами, потом на обратном пути и в ее комнатах во дворце, где мы пили чай, я внимала ее речам, всегда проникнутым высокой мыслью и горячей любовью к людям. Я сообщала ей подробности моего управления и мои недоумения и просила передавать великой княгине мои замечания и просьбы. Сначала все дела проходили при ее посредстве, но вскоре затем великая княгиня приказала мне являться с моими докладами самой. Она принимала меня в своей уборной и выслушивала с ласковой добротой. В нескольких словах она быстро решала несложные вопросы, которым я придавала столько значения, потом удерживала меня у себя и с глазу на глаз беседовала со мной более или менее продолжительно. Она интересовалась моей малозначащей личностью, ставила вопросы, на которые я не могла не отвечать прямо, и говорила иногда о себе и о своей молодости, когда она воспитывалась в пансионе в Париже и когда она проводила праздничные дни в семействе подруги своей девицы Вальтер, племянницы знаменитого ученого Cuvier. Молодая принцесса находилась в обществе великих умов времени реставрации, и ее восприимчивый ум получил то влечение к научным интересам, которое она так благотворно использовала в ожидавшей ее сфере. Странно было слышать от этой важной и пышной великой княгини, так высоко державшей всегда знамя своего высокого положения, как она и сестра ее, принцесса Паулина (Нассауская)[506], сами расправляли единственные белые платья, служившие им неизменно на воскресных вечерах M-r Cuvier, жившего тогда в скромном помещении Jardin des Plantes[507]. Она, как мне теперь представляется, хотела предохранить меня от одностороннего мистического развития. Между прочим, она говорила, что вообще надо остерегаться слишком большого поклонения aux Archevèques et Directeurs de Conscience[508], прибавляя притом, улыбаясь: «С’est encore un subterfuge de la coquetterie féminine, car ce sont des hommes après tout!»[509] Когда она уезжала за границу, то я писала ей, по ее приказанию, каждые две недели. Эдита Федоровна устраивала для меня маленькие вечера, на которые она приглашала попеременно своих друзей, чтобы познакомить меня с ними. Она всегда говорила, что ничто так не развивает молодой женский ум, как общение его с мужскими зрелыми умами. Таким путем я узнала К. П. Победоносцева, Ю. Ф. Самарина, К. Н. Кавелина[510], П. П. Семенова, Ф. М. Дмитриева, Б. Н. Чичерина и других. Со всеми ними я осталась в личных дружеских отношениях. Беседы их расширили мой кругозор и познакомили меня с вопросами внутренней политики. Все мои новые друзья были тогда молоды и в расцвете сил, и во всех их чувствовалась горячая любовь к родине, разумный серьезный патриотизм, чуждый слащавой маниловщины, и живое упование на блистательную будущность России. Я очень наслаждалась этими скромными, но одушевленными вечерами. Но, увы! Применение к жизни великодушных идей не осуществилось, как мы ожидали, в дружной работе всех классов на благо родины. Борьба вокруг них не стихала. С одной стороны, старый режим косился на начатые реформы, с другой, революционный элемент находил их недостаточными и забегал вперед, требуя большего и требуя его немедленно. Появилась обличительная литература, вдохновленная нигилистическим духом. От идей перешли к делам, и в один прекрасный день значительная часть Петербурга запылала зловещим пожаром[511]. Мнения расходятся касательно этого явления. Иные думают, что это был результат простой случайности. Мне же представляется, что если даже первая искра была случайная, она была подхвачена революцией и явилась как взрыв не изведанной еще, но грозной стихийной силы. К начинающемуся еще нигилистическому движению примешалось польское сепарастическое брожение. Когда Государь прибыл в Варшаву, он был встречен просьбами о перемене отношений к Польше. Не предрешая ничего, Государь остановил их слишком пылкие желания словами: «Pas de rêves, messieurs, pas de rêves!»[512] Несмотря на то, общее либеральное веяние, охватившее Россию, сообщилось полякам, и они присоединились к русским нигилистам в общем движении против порядка. Начались аресты, цензурные запрещения и проч., и консервативная партия торжествовала, указывая на правильность своих предупреждений.

Великая княгиня Елена Павловна была грустно поражена таким результатом своих великодушных намерений и возбуждением против нее в обществе. Думаю, что под влиянием своих разочарований она, будучи осенью в Женеве, говорила Навилю, известному женевскому философу и ученому, о своем утомлении и желании оставить политическую жизнь и замкнуться в семейные интересы. Об этих разговорах я слышала от Навиля самого, и он также передавал мне о своем совете продолжать обширную деятельность, которая была ее призванием. Думаю также, что мысль об отстранении себя от дел была также навеяна неожиданной встречей, происшедшей с ней в Женеве. Оказалось, что в той же гостинице, где она остановилась, находилась m-me André, рожденная Вальтер, та самая племянница Кювье, которая была ее первой подругой в молодости и которую она с тех пор не видала. Пути их разъединились в самые противоположные стороны. Принцесса Виртембергская, переселившись в Россию, как супруга великого князя Михаила Павловича, испытала все, что жизнь может дать в смысле земного величия. M-lle Вальтер, очень красивая, вышла замуж за банкира m-r André, владеющего миллионным богатством, и в своей сфере имела некоторую долю значения. Но еще в очень молодых годах она отказалась от света, чтобы посвятить себя всецело служению Христу, как то указывала ей ее глубокая христианская вера. Она создала много полезных учреждений в Париже и в Версале и была душой религиозных миссий в Италии и Франции. Она имела огромное личное влияние, так как владела даром красноречия и убежденным словом, а главное, согласовала свою жизнь со своими принципами. Она считалась в роде mère de l’Eglise[513] в евангелических кружках. Более пятидесяти лет подруги не видались, и вот им пришлось сводить итоги проведенных жизней. Великая княгиня была поглощена разговорами с m-me André. Думаю, что ее оскорбленная душа нашла облегчение в той сфере, куда ее вводили эти беседы. Уезжая из Женевы, она пожелала взять с собой чтицу, которая поддерживала бы ее в этом направлении. Выбор пал на m-lle Guldin, которую она и привезла в Россию. Но пришлось великой княгине мало воспользоваться ее услугами. Многосторонняя кипучая петербургская жизнь с ее разнородными интересами охватила ее снова, и строгая Guldin с удивленными глазами и угловатыми