Читать книгу - "На встречу дня - Ежи Вавжак"

что неодобрительных взглядов не замечает, а тем, кто был к нему доброжелателен, отвечал неопределенным пожатием плеч. Эта обстановка крайне его угнетала. Он много раз обдумывал, казалось бы, неоспоримые аргументы Борецкого, но так и не мог с ними согласиться, хотя без прежней легкости отпускал грехи и самому себе. Его так и подмывало на одной из летучек четко и ясно сказать: «Я принял смену по просьбе Борецкого до конца года, и ни на день больше. У меня, мои дорогие, в кармане готовый перевод в Катовицы, а потому не надо зря портить нервы, помогите мне лучше выплавить эти несколько новых марок стали, которых прежде не умели варить».

Он знал, что этого было бы достаточно. И сразу умолкли бы те, кто говорил: «Ловкач с Огородной, этот Гурный, знал, за что дерется. На словах первый активист, говорит всегда красиво, но шила в мешке не утаишь». Это поможет и таким, как Яниц и Вальчак, говорившим наоборот: «Не испугался ответственности, показал, что умеет не только говорить, чувствуется крепкая рука. Порядки сразу стали другие. Наконец-то появился человек, с которым можно обо всем поговорить, который нас понимает и не словами, а делом доказывает свою правоту».

Однако главными оказались соображения совершенно иного порядка: железные законы организации труда. Гжегож сумел понять (а Борецкий охотно с ним согласился), что все временные меры чреваты ослаблением дисциплины, не будет четкости в работе, будет царить атмосфера выжидания. А в результате все это может отразиться на итогах года, за которые предстояло еще бороться. Все обстоятельно продумав, он и держал себя соответствующим образом, стараясь трудолюбием и усердием заглушить в себе неприятные переживания, стараясь не замечать двусмысленности обстановки, сложившейся в цеху с первого же дня его перехода на новую должность. Сейчас он вдруг на какое-то мгновение почувствовал себя не у дел. Мастера разошлись по своим участкам, диспетчер собирал рапорта и чертил графики. Гжегож сидел за столом и изучал журнал рапортов, внимательно просматривал записи своего предшественника. Помимо запланированного осмотра одного из мостовых кранов больше не было ничего существенного, что ему следовало бы учесть в работе.

«Здесь я не переработаю, — заключил он, спокойно покуривая сигарету. — Другой раз придется самому выискивать себе занятие. Главное — это собрать в один узел все нити. Не упускать ничего существенного, но и не вмешиваться в мелочи, входящие в обязанности мастеров».

— Юзек, — обратился он к диспетчеру, худенькому рябоватому парнишке, — я знаю, тут, конечно, тепло, а там мороз трещит, но ты все-таки смотайся, посмотри, что делается на подъездных путях. Нельзя ли там разжиться ломом получше для первой печи. Наши друзья из смены «А» подсунули туда один мусор. Пёнтеку вряд ли удастся загрузить печь за четыре часа.

Юзек молча, но выразительно, с каким-то немым укором в глазах взглянул на него, торопливо встал, сгреб свою ушанку и направился к двери.

— Вернись! — крикнул ему вслед Гжегож.

— Что такое? — испуганно повернулся парнишка.

— Шарф. Возьми, брат, шарф, а то простудишься.

Гжегож остался в конторке один. «Со мной всегда так поступали: выполняй задание тем, что есть. Велико ли дело — загрузить за час печь железными слитками? А ты попробуй завалить ее в срок одним мусором, из которого тоже должна получиться сталь. А так ли уж много надо, чтобы друг другу помочь? Ведь все это на общее благо».

Позвонил сменный диспетчер комбината. Его интересовало, все ли на местах: начальник, мастера. Это был ежедневный ритуал, только внешне, казалось, не имевший смысла. В центральной диспетчерской контролировался ритм работы каждого цеха, каждого участка, и директор комбината или его заместители в любой момент могли, заглянув в карту графиков, сразу выявить любую неполадку и фамилию вольного или невольного ее виновника. Диспетчер тут же заметил произошедшую в цехе смену начальства:

— Поздравляю вас, Гурный, — сказал он, приняв рапорт.

— Не с чем, — буркнул Гжегож в микрофон. — Вы лучше поторопите домны. У нас чугуна всего полмиксера.

— Хорошо, хорошо. Сейчас я подкручу им хвосты, — засмеялся тот. — Не беспокойтесь, товарищ начальник смены! Самое трудное на новой должности первые десять лет, а потом пойдет легче!

Гжегож вышел в печной пролет. Медленно обошел его, знакомясь, каково положение дел на печах; полистал журналы плавок, осмотрел кое-где поды, горелки, прошелся даже внизу под печами, оглядел газовые регенераторы, проверил перекидные клапаны. В разливочном пролете, куда он потом заглянул, вызвал ко второй печи мастера Врубеля. Небольшие разливочные мульды здесь расставлял один лишь кран, а второй, стоящий рядом, бездействовал, крановщик сидел на ступеньке и преспокойно жевал бутерброд. Гурный подумал, что один кран вряд ли успеет справиться к назначенному часу пуска стали.

Врубель явился быстро. Он запыхался — пришлось взбираться по крутой лестнице на рабочую площадку. На Гурного взглянул с тревогой. После смерти Гживны отношения между ними были натянутые.

— Вы там зад греете в конторке, — проговорил Гжегож, не повышая голоса и даже мягко, словно отчитывал младшего по работе, но у Врубеля лицо тут же покрылось красными пятнами. — А вот он, — Гжегож указал на крановщика, — сделал свое дело и ему начхать, что его товарищ не успевает.

— Я ему покажу! — вспыхнул мастер.

— Не надо ему ничего показывать. Вы лучше внимательнее следите за работой, это наверняка даст больший эффект. — Гурный повернулся и, не слушая оправданий мастера, направился к выходу.

В проходе ему встретился Томза. Он не ушел еще домой, хотя было уже около четырех. Томза продолжал усердствовать до последней минуты, хотя вопрос о его переводе в отдел капитального строительства был в принципе уже решен.

— Ну что? — по своему обыкновению задал Томза расплывчатый вопрос, чем приводил всегда Гжегожа в бешенство, и на этот раз тоже вынудил ответить не менее туманно:

— В порядке.

— В девять я позвоню, будьте готовы доложить мне обстановку. Вы знаете, что третий разливочный кран остановлен для профилактического осмотра?

— Я читал рапорт. На пяти печах мы справимся.

— Я позвоню, — повторил снова Томза и, хотя, как обычно, тон его был бесцветным, повествовательным, Гурный воспринял его по-своему.

— Это угроза или обещание? — усмехнулся он язвительно.

— Как вы разговариваете?! — возмутился Томза, не привыкший к такой форме обращения.

— Я хотел сказать, что людей нервирует, когда им то и дело заглядывают через плечо. Я имею в виду, конечно, людей