Читать книгу - "Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин"

лагуне Нокуе, глубоко вдающейся в Пиратский берег в десятке миль от административного центра Дагомеи — Котону. Эти три деревни: Ганвье, Агеге, Сакание — были для нас главной приманкой, влекущей в Дагомею; уж больно много тумана, и романтического, и слезливого, наведено на этот клочок вселенной.

Итак, мы отправились в Дагомею. До границы мы ехали по левой стороне, как принято во всех ранее подвластных Англии странах, после границы — по правой, ибо Дагомея принадлежала правосторонней Франции.

Я не завидовал водителю, которому пришлось так круто менять привычные рефлексы.

Что еще по первому взгляду отличало соседствующие страны, кроме дорожных правил? После Нигерии Дагомея показалась нам тихой, будто дремлющей: куда меньше машин и прохожих на сузившейся ленте шоссе, а на прохожих куда меньше одежды — исчезла торжественная нигерийская агбада, на мужчинах — одни выгоревшие шорты; женщины обнажены по пояс. Много реже встречаются придорожные базарчики с горками суховатых очищенных апельсинов, гроздьями бананов, лепешками и сластями, а продавцы не заряжены яростной энергией своих нигерийских коллег. Видимо, конкуренция куда меньше.

Своими очертаниями на географической карте Дагомея напоминает узкую длинную комнату с одним окном, распахнутым в океан. Малость и заштатность страны, по-прежнему целиком зависящей от Франции, ощущается в самом воздухе.

Краем задев Порто-Ново, мимо графически четких пальмовых плантаций мы покатили в Котону. Пальмовое масло — основа зачаточной промышленности Дагомеи и ее экспорта.

Из маленькой нарядной столицы — бедность африканских лачуг тщательно замаскирована пригожестью европейских кварталов — мы двинулись на запад и минут через двадцать свернули к океану. Дагомейская Венеция скрыта где-то там, в блеске воды и неба, в золотисто мерцающей дымке жаркого полдня, а здесь, на берегу, как и всюду в Африке, где возможно хоть малое скопление людей, хоть краткая остановка транспорта, раскинулся базарчик.

Кстати, как разительно отличается Черная Африка от арабской, где мне не раз доводилось бывать. Арабы малоподвижны и величавы, их жесты скупы, плавны, медленны, чаще всего их видишь сидящими — на подушках в собственном жилище, на ковриках или кошмах — в лавке, в мечети, на верблюжьем горбу, на крупе ишака или в седле — на скакуне или велосипеде. В сидячей позе молятся, сидя беседуют седобородые шейхи, сидя просят подаяние нищие, сидя заклинают змей на пыльных базарах, сидя работают ремесленники, не встают даром со своих мест дородные торговцы золотом и серебром, слоновой костью и коврами. Иные ритмы правят Тропической Африкой. Тут не встретишь всадника, тут все — пешеходы, знай себе отмахивают бесконечные мили с тяжелой кладью на голове. Торговать предпочитают стоя, чтобы сразу принять старт, ибо за покупателем положено бегать, требуя «настоящей» цены, умоляя, угрожая, высмеивая за скаредность, проклиная за бессердечие. Весь торговый ряд в беспрестанном движении, и всюду гремит джазовая музыка из транзисторов, и молодежь приплясывает, даже занимаясь делом. Дагомейцы много тише, спокойнее нигерийцев, в них проглядывает порой некая лунная плавность, но и они пребывают в безостановочном движении.

Здесь все торгуют и никто ничего не покупает. Правда, среди европейских краснобаев популярна такая побасенка: мол, где-то на базаре сидит старичок над горсткой корешков, запорошенных пылью, или залысой шкурой неведомого зверя, и, кажется, само время забыло о нем, и вдруг вскорости он строит себе дом или покупает последнего выпуска «роллс-ройс». Это, конечно, враки, но, видимо, какие-то покупки все же делаются, если торгующие люди не умирают с голоду. Мне лично не посчастливилось видеть ни одной успешной сделки, за исключением тех случаев, когда я сам чего-то покупал. Но на вырученные с меня деньги «роллс-ройса» не купишь, это точно.

Базар кинулся на нас любопытством детей, зазывными воплями торговок, бодрой жалобой нищих, восторженными возгласами каких-то лоботрясов: «Месье Версаль?», «Мистер Бандан?» (так они произносили «Лондон»), «Янки, иез?» — они пытались установить, к какой разновидности белых мы принадлежим. Мясистые веселые женщины, без устали жующие какую-то желтую травку, награждающую зубы белизной, торговали бронзовыми подделками под старину, фигурками из черного и красного дерева, мухобойками из лошадиных хвостов, соломенными шляпами, пестрыми зонтами, очками невероятных расцветок и форм, всевозможной яркой дребеденью.

Толпа разом отхлынула, когда, размахивая веслом, к нам подскочил старый мускулистый лодочник, с большой головой в седых курчавых шариках, напоминавших брюссельскую капусту. Яростно бранясь, он расчистил путь к пристани.

Удлиненная, с приподнятым носом моторная лодка смутно напоминала гондолу, а старый курчавый лодочник в закатанных выше колен красных штанах и белой рубашке с грязноватыми воланами на груди — гондольера. Видимо, тут не пренебрегали венецейскими ассоциациями. Лодочник сразу предупредил, что полагалось бы идти на веслах, это более соответствует местному колориту. Но тогда потребуется уйма времени. Мотор же хоть и менее уместен, но доставит нас куда быстрее. Мы предпочли мотор, и гондола тронулась. Слабосильный тихий моторчик был рассчитан на такую вот скорость, чтобы путешествие не оказалось ни утомительным, ни слишком мимолетным. Мы двигались ровно, покойно, неспешно, но целеустремленно. Как скрупулезно и точно рассчитан в мире сложный механизм туристских увеселений!

Мы шли по спокойной, в ветряных морщинках зеленоватой воде, и берег со всем, что его населяло, постепенно утрачивал контуры, оставалась лишь игра красок, перемельк ярких цветных пятен. Вскоре краски стерлись, смазались, возник какой-то зелено-бурый фон с красными крапинками, а затем берега вовсе не стало — еще одна полоса в горизонтальном спектре воды и неба, а поверх этой серебристо отблескивающей полосы возникли верхушки пальм, растущих в глубине суши. Наконец и пальмы стали полосой, подобной узкой гряде облаков.

Вокруг простиралась морская гладь, и казалось одуряюще странным, когда в малом отдалении из воды выросли соломенные крыши, а вскоре — и серые дощатые стены. На задах изб возникли обнесенные кольями участки воды, будто огороды, залитые вешними водами. Мне почудилось, что я вижу мое любимое Подсвятье, мещерское село, в пору апрельского водополья. Чем ближе мы подходили, тем выше подымалась деревня над водой, обнаружились тонкие сваи, журавлиные ноги изб, и сходство с Мещерой поубавилось, не исчезнув, впрочем, совсем. А вот Венецией вовсе не пахло, зачем напраслину городить. Какая уж там Венеция!..

Свайный дом

Улица Ганвье

Обозначенные кольями пятачки в море и впрямь подобны приусадебным огородам. Морское дно не гладь, а сложный рельеф с выступами и западинами; рыба обычно скапливается в ямах, и местные жители поделили между собой места такого вот рыбьего сбора. Лов производится специальной сетью аддо по весьма сложному способу, именуемому «акагия». Веками тут рыбачили лишь в прибрежных