Читать книгу - "В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян"

во время этого движения. Была эта масса, которая полностью как будто гипнотизировала, знаешь как-то им удавалось мозг обработать, да — родинолюбы-патриоты, типа, то — се — должны держаться, должны бороться… да, правда, звучит все это хорошо, высоко, но только после войны я узнал… клянусь полностью жалею, что держался, боролся. Действительно жалею… не то чтобы не могу жить, трудно — поэтому… а жалею, что столько друзей было, родственников… не вижу я цели, конца не вижу… Баку говорит — давай мне Карабах, Армения говорит — не дам. Дерутся себе…но зачем… в принципе… нету… не могу я объяснить. Дело не в том, что меня не возводят в президенты, много денег не дают, чтоб я бизнесменом стал… В общем в массе ничего хорошего не вышло… Иллюзорность, кажущаяся бесцельность и бессмысленность происшедшего — явления не новые. Точно те же ощущения переживали ветераны обоих мировых войн, потому что послевоенная жизнь оказалась даже тяжелее военной и к тому же эмоционально намного беднее, скучнее. По всей видимости Люр сетует на заметное сокращение своего поколения, возрастной когорты, что делает его жизнь усеченной по многим измерениям.

Все же наблюдалась буйствующая противоречивость в высказываниях о смысле искреннего участия в войне, участия с полной, безоглядной отдачей. Жена меня спрашивает, если будет новая война — ты пойдешь? А я говорю, еще до ее начала я буду там. Я знаю, что мы все там или передохнем или… ну и что?… (переходит на арм) Знаешь, я всегда говорю, пусть мы станем жертвенным скотом ради куска этой сухой земли, зато мы СВОЮ землю топчим, мы свою родню в своей земле хороним. Никто наши камни не ломает (подразумеваются надгробья — Н. Ш.) и никто эти идиотские надписи красками не пишет. Какие-то лысые ублюдки[282]…

Хотя открытых признаний не прозвучало, но ветераны рассчитывали не только на всеобщее признание, уважение, престиж, но также на общественные позиции, хорошую работу после войны — то есть на моральную и материальную компенсации. Причем хотели получить все моментально, одним махом. Вместо этого боевые награды самой высокой степени получили люди, толком даже не воевавшие… Кумовство, непотизм, блат захлестнули всю сферу распределения наград, позиций, пенсий. Можно только вообразить себе каких невероятных усилий стоило властям произвести разоружение в атмосфере подобного отношения ветеранов и чиновники прибегали часто к крайним мерам, умножающим травмированность. В конце 1995 началось всеобщее разоружение. Все как-то сразу переменилось. Посты уже были законные, с колючей проволокой, органы, милиция заработали. Стали отбирать у кого трофейные автоматы, снаряды, гранатометы. Типа, война окончилась, а то потом начнете друг друга стрелять. Там уже не смотрели, воевал-не воевал. Инвалидов с коляски швыряли, избивали, чтоб оружие вернул и анашу не курил… А я, признаться, сидел на анаше… предлагали людей сдать, кто продавал анашу. Я этого не сделал… (Эрик). Такой язык и манеры сильно отличались от того, КАК с ними разговаривали и обращались, когда в них нуждались и когда их молодые тела, зоркие глаза и искренние порывы были использованы как ресурс для победы и выхода из кризиса. Такого рода авторитарные подходы, закручивание гаек не просто усугубляли проявления синдрома, но прямо выталкивали ветеранов за пределы новоиспеченного государства, построенного их руками и их телами. Опыт полученный ими на чужбине (обычно в России) сильно отличался от военного, и часто это бывало другим видом рисковых практик хождения по краю. С другой стороны они оказывались в своего рода tabula-rasa-среде, где над ними не давлел их биографический багаж и с ними обращались как с потенциально «нормальными», что в общем-то чрезвычайно помогло их стабилизации и реинтеграции в мирные условия.

Большинство ветеранов после войны постоянно шли на конфронтацию с властями, теряя часто чувство Реальности и не желая считаться с условиями социальной игры. Практически все ветераны, великолепно приспособленные к ситуациям опасности, чрезвычайно трудно приспосабливались к нормальной жизни. Фронтовой максимализм[283] и ценности они переносили в мирную жизнь, проявляя крайнюю негибкость. Мир как-то бескомпромиссно и без полутонов стал делиться на черное и белое, а чувство социальной справедливости как-то особенно резко обострилось. Сказать к чести властей, они старались изо всех сил быть жизнеутверждающими и жизнеспособными, хотя вековые привычки патримониальности, конечно, никуда не делись.

…Мне сделали предложение, что новый генеральный прокурор Нагорного Карабаха (НК) ищет… хочет собрать новую команду для своей личной охраны. В общем меня ему рекомендовали. Я пошел туда, в общем разговорились. Слово за слово, в общем. Я чувствовал, что он тянет меня на откровенность, чтобы понять мое нутро, что я на самом деле из себя представляю. Ну он себя нормально так повел, без всякого снобизма, молодец… И раз, он мне резко задает вопрос: что бы ты сделал если бы тебя на один день поставили президентом НК? я говорю — за это время ничего невозможно. Он — ну представь. Я — без проблем, я вообще-то сторонник крайних радикальных мер, я бы собрал всех этих вот миллионеров, которые за два года приобрели и построили черт его знает какие дома, особняки и какие машины, которые стоят от 60 000 евро и дальше до 250 000… собрал бы их всех, вытряс бы все эти деньги и вложил бы все это, все их имущество в экономику страны и постарался бы поднять… потому что, как сказал один мой знакомый, сделать хорошей жизнь 60 тысяч человек — это вообще не проблема. …Когда мы прощались, он пожал мне руку и говорит: знаешь, человек во-от с такими показателями как ты или слишком искренний, или конкретный лгун… на этом мы расстались. В общем в один момент я думал, что он может быть все-таки не такой как все они, а потом… они все из одного теста — чиновники, бюрократы — им не нужны прямые люди. Им нужны лицемеры.

Я и это сказал генпрокурору. Сказал: вон те женщины, которые не находят другого выхода как стать недобродетельными (lerphuthyun anel), чтобы суметь прокормить детей, концы с концами свести. А их мужья такими мужиками были, в войне погибли, но у них выхода нет. А между тем такие люди живут, пристраиваются. Вот это я бы тоже уладил, если бы был президентом. А он мне в ответ: ну мы же помогаем им. А я говорю, да ладно вам, господин генеральный прокурор, есть вопросы, в которых не помогать надо, а просто этими вопросами конкретно надо заниматься, брать и решать их. Мамой клянусь, я сказал ему это. Разошелся немножко, мат вставлял…