Читать книгу - "Провинциализируя Европу - Дипеш Чакрабарти"

поэтические произведения (не обязательно в стихах) и песни имели совершенно другую цель. В них создавались и разворачивались образы того же общего предмета – бенгальской деревни, – но на этот раз это была гармоничная, пасторальная красота, переполненная ощущением того, что Тагор все чаще, начиная с 1880-х годов, называет «сердцем Бенгалии»[381]. Это была «золотая Бенгалия» из его знаменитой песни 1905 года, позднее ставшей гимном Бангладеш:

Мать-Бенгалия! Край золотой!

Твой небосвод в душе поет свой гимн святой.

Меня пьянит весной рощ манговых цветенье.

Я твой, навеки твой!

Осенних нив убор блистает красотой.

Чарует взор сиянье зорь, узор теней.

Цветет покров твоих лугов, твоих полей.[382]

Или возьмем знаменитые строчки из стихотворения «Два бигха земли», которое Тагор написал в 1895 году, путешествуя в качестве землевладельца по Восточной Бенгалии. Упен, главный герой стихотворения – крестьянин, согнанный со своей земли жадным грабителем-землевладельцем. В горе и печали Упен покидает деревню, но потом однажды возвращается и, увидев ее издалека, в состоянии восторга произносит следующие строки, которые навсегда вошли в бенгальские школьные хрестоматии:

Привет, привет тебе, мать! Как не узнать бенгальской земли!

Рокот Ганга и воздух родной, полный ласковой тишиной, счастье мне возвратить смогли.

Вот поле… Вот лес… Голова небес склонилась к твоим стопам,

А в манговых рощах птицы поют, надежен там прохладный приют, приготовленный пастухам.

Деревни, как птичьи гнезда, хранят из теней сплетенный наряд и покой,

А водоемы, что с детства знакомы,

Зовут зачерпнуть прохладу рукой[383].

Таким образом, в произведениях Тагора существует разделение труда между прозаическим и поэтическим. Проза говорит о бедности, нездоровье, раздробленности, невежестве, кастовом сознании, «феодальном» угнетении и так далее, а поэзия изображает бенгальские дом и деревню как место божественной красоты и благодати, мирное убежище нежных бенгальских сердец, золотую Бенгалию националистов. Первая поддается историцистскому и объективистскому осмыслению; она выдает знакомое политическое желание модерна выровнять весь мир по линейке реального и рационального. Поэтическое же, уверяет Тагор, уводит нас за пределы исторического времени. А соединившись, проза и поэзия задают вопрос о двух способах зрения в бенгальском национализме и сами же на него отвечают.

Многие ученые отмечали связь между политическим и социальным реформизмом в Бенгалии XIX века и расцветом описательного реализма в бенгальской прозе. Обобщающее исследование истории бенгальской прозы «Бангла шатийе упанияшер дхара»[384], принадлежащее перу Шрикумара Бандиопадхая, было впервые опубликовано в нескольких номерах бенгальского журнала в 1923–1924 годах. В нем автор установил такого же рода связь между реализмом в художественной литературе и наступлением новой, модерной политики демократической чувствительности[385]. «Главной отличительной чертой романа, – ишет Бандиопадхай, – стало то, что это был совершенно модерный объект». Он свидетельствовал о переходе от средневековья к модерности.

Из всех жанров литературы роман в наибольшей мере подвержен влиянию демократии. Демократия служит его основанием… освобождение человека от социальных оков средневековья и провозглашение индивидуализма – необходимые элементы романа. Роман появляется в тот же момент, что и ощущение индивидуализма. Во-вторых, пробуждение самоуважения в умах низших классов, сопровождающее развитие [в их среде] индивидуальности, которое другие классы были рано или поздно вынуждены признать, также составляет важнейший ингредиент романа.[386]

Еще одной характерной чертой романа, объясняет далее Бандиопадхай, была его приверженность натурализму и реализму – бенгальское слово «бастабата» (от «бастаб» – настоящий) обозначает и то и другое. Реализм подразумевал избегание богов и сверхъестественных сил, а также ненатуральности древних индийских сказок (например, «Панчатантры»), где звери говорят мудрые фразы человеческим голосом, никак не давая читателю представления о своей «подлинной форме/природе» («прокрито руп»)[387]. Таким образом, первичная составляющая романа, по мнению Бандиопадхая, – это реалистичная точка зрения на жизнь. Он признаёт, что уже биографии средневекового бенгальского религиозного реформатора Чайтаньи, написанные его последователями в XVI–XVII веках, содержат много реалистичных деталей. Возможно, они даже взрастили в нас чувство истории. Но их портит избыток преклонения: «страсть к выражению преданных чувств смела [в них] осторожную тщательность научной дискуссии»[388].

Доводы Бандиопадхая повторил Хумайун Кабир, министр образования Индии, в своих лекциях в честь столетия Тагора, произнесенных в Висконсинском Университете в Мэдисоне в 1961 году. «Общественная жизнь в Индии, – сказал Кабир, обильно заимствуя мысли Бандиопадхая, – была по существу традиционной и консервативной. <…> Этот факт, а также сегрегация полов были двумя главными причинами, по которым роман относительно поздно пришел в индийскую литературу. <…> Разумеется, существовали «Джатаки», проникнутые определенным демократическим духом, но реализм и сверхъестественное в них так тесно переплетаются, что их нельзя рассматривать как предшественников романа»[389]. Вторя Бандиопадхаю, он добавил: «Роман – это преимущественно модерная форма искусства, и он не мог появиться, пока демократический дух не овладел европейским обществом». Роману требуется «демократический нрав», «индивидуальность» и «развитие научного склада ума»[390]. Таким образом, новая художественная проза – романы и короткие рассказы – рассматривалась в тесной связи с вопросами политической модерности. Она была привязана к появлению представления о реальном и олицетворяла реалистичный, объективистский подход к миру.

К 1940-м годам такое различие между прозой и поэзией стало восприниматься как естественное. Уже, казалось, не имеет значения, что санскритское слово «гадья», обозначающее в бенгальском языке прозу, некогда считалось ответвлением «кавья» – слова, обозначающего стихи и поэзию[391]. Молодой одаренный поэт Суканта Бхаттачарья использовал это смыслоразличение в политическом стихотворении, посвященном голоду 1943 года. «В царстве голода живет только проза», гласит его бессмертная строка. Короткое, но мощное произведение играет на различии между прозой и поэзией, которое к сороковым годам было уже обиходным для бенгальских поэтов и прозаиков:

О Великая Жизнь, теперь довольно этих

поэтических фантазий («кавья»),

Введите прозу, твердую и суровую,

Пусть умолкнет очаровательный перезвон стихов,

Ударим мощным молотом прозы!

Нет нужды в нежном касании поэзии —

Стих, я отпускаю тебя сегодня,

В царстве голода живет только проза —

Полная Луна похожа на подгоревший «чапати»[392],[393].

Проза в этом стихотворении уравнивается с реальностью, голодом и борьбой за справедливость, с моментом, когда надо творить историю и политику. Поэзия, в свою очередь, обречена на отсутствие реализма, на ощущение дистанции от политики, хотя ирония того факта, что Бхаттачарья высказал эту мысль в стихах, не ускользнула от внимания его современников[394].

Проза, поэзия и модернизм в Калькутте