Читать книгу - "Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова"

попросила меня позвонить Маслёнкину, как будто своему парню, якобы ошиблась номером. Была поставлена конкретная задача: влюбить. Что дальше – никто из нас не думал.

Я взялась за дело с энтузиазмом.

– Алик! – завопила я в телефонную трубку как можно задорнее. – Мне передали – ты звонил! Когда встречаемся?

– Кто говорит?

– Ты что? Перестал узнавать свою невестушку?

– Что-то я такого красивого голоса не припомню.

Насчёт голоса – это уже интересно.

– Шутишь. В восемь тебя устроит? Чего молчишь?

– Соображаю.

– У тебя замедленная реакция. Ну?

Он всё-таки клюнул.

– Где?

– Как обычно, возле Елисеевского, у «Трех поросят».

Я прихорошилась. В те годы из косметики можно было купить коробочку с твёрдой тушью, в которую надо плевать и разминать щёточкой, жидкий крем «Бархатный» ядовито-розового цвета и порошковую пудру. Помаду девушки себе не позволяли – это считалось дурным тоном. Намазав ресницы, я надела пальто с чернобуркой и головной пуховый платок – последний писк моды. Тина пожелала мне удачи.

Жертва поджидала меня у витрины показушного мясного изобилия и крутила головой во все стороны. Я узнала его по пляжной фотографии.

– Алик?

Он окинул меня придирчивым взглядом.

– Да. Кто дал вам мой номер?

– Не знаю я никакого номера! Звонила знакомому парню, тоже Алику, видно, ошиблась, пока крутила диск, а когда поняла, подумала – почему бы и нет?

Легкомыслие привлекательной девчонки, похоже, его устроило. Мы начали встречаться, но вёл он себя сдержано, вполне дружески. Шатались по ночному городу – что было тогда абсолютно безопасно – и болтали, впрочем, говорила в основном я, Маслёнкин берёг связки. Он носил хлипкое пальтецо, разучившееся хранить тепло, горло заматывал толстым шарфом домашней вязки, а голову вместе с ушами прятал в вытёртой местами до кожи заячьей шапке. С началом зимы мы время от времени забегали в метро отогреться.

До поцелуев дело почему-то не доходило, однако я доложила Тине, что полдела сделано.

– Когда втрескается, как следует, я приду на свидание вместо тебя и скажу, что мы его разыграли. Здорово? – спросила Тина.

– Потрясающе!

Ну, что тут комментировать – нам было по восемнадцать лет.

Мои гормоны находились в возбуждённом состоянии, заставляя вдохновенно разыгрывать забавный спектакль. Маслёнкин был невелик ростом, но хорошо сложён, с ярко-синими глазами и белозубой улыбкой, прозванной «сы-ы-ыр». Но главное, что меня привлекало – неясное ощущение родства. Если встряхнуть начинку, в нас брякало много похожего. Страсть к опере подогревала мой интерес: неплохо узнать, как величайшее из искусств устроено изнутри. Помешанный на своей специальности, тенор делился профессиональными проблемами и находками.

– Помнишь, я рассказывал о том, что важнее следить за ведением воздуха, нежели звука?

– Помню. Звук идёт за воздухом.

– Умничка. Воздух должен проходить, как ручеёк, беспрерывно. Но! Продувать нужно в том месте, где смыкаются связочки. Перед атакой опускать гортань и попробовать вдыхать грудью по-женски – её верхней частью, одновременно для опоры наклоняя голову вниз.

Всё это было жутко увлекательно, я словно принимала участие в волшебном действе и, казалось, вот-вот запою сама. Алик водил меня на концерты в Консерваторию, в Большой театр – студентам давали дешёвые билеты по пятнадцати рублей на шестой ярус, а я приносила ему в карманах шоколад. Благодаря Маслёнкину у меня появилось много знакомых из артистической среды. Я тянулась к творческим людям, замещая общением с ними отсутствие собственного таланта.

Кажется, тенору я нравилась всерьёз. Стоит ли связать с ним судьбу? Мужчина из колоды моей мечты: певец, которого уже на четвёртом курсе приняли в стажёрскую группу лучшего театра страны, трудолюбив, музыкален и чрезвычайно целеустремлён. Почему не этот? Как точно сказано: Душа ждала кого-нибудь.

Моё туманное влечение не успело материализоваться: я совершила непоправимую ошибку. Как обычно, после свидания Алик проводил меня до дома, мы стояли возле подъезда, разговаривали, отодвигая расставание. Вдруг подкатил сверкающий никелем ЗИС – на таких машинах ездили только члены правительства – из которого вышел мой любимый папа, старый лев с повадками Юлия Цезаря. Совсем не хотелось, чтобы он потом иронично спрашивал: «С кем это ты шляешься по ночам?» Так он мне всех женихов распугает. История с румыном была ещё свежа.

Инстинктивно я толкнула Маслёнкина за колонну и приложила палец к губам.

– Ты меня стыдишься? – неожиданно спросил кавалер.

Я удивилась его реакции.

– Какая глупость! Просто папаша имеет привычку лезть не в свои дела.

Лицо тенора подёрнулось паутиной задумчивости. Цель жизни – лучший оперный театр страны – уже приблизилась, а тут вдруг девушка, от родителей которой можно ожидать чего угодно.

Осторожный и гордый Маслёнкин перестал приглашать меня на свидания, хотя время от времени звонил:

– Как дела, невестушка?

Какого чёрта? Пора определиться в своих предпочтениях.

– Скоро победный конец? – в очередной раз поинтересовалась Тина.

– Не, – сообщила я, краснея. – Ничего не выйдет, он не ведётся.

– Ну, и ладно, – отозвалась она, как показалось, с облегчением.

Однако меня неуспех задевал. Утереть Маслёнкину нос, объяснив, что его разыграли, я не могла – секрет был чужим. Поэтому, встречаясь у общих знакомых, я посылала ему воздушный поцелуй и выкрикивала три слова на языке, который преподавали в большинстве школ до и после войны, поэтому немецкий был распространён, как теперь английский:

– Ich liebe dich!

Выкрикивала громко и весело, чтобы окружающие не сомневались: никакого liebe и в помине нет. Изобретение кое-как утешало. Не думаю, чтобы Маслёнкин воспринимал слова всерьёз, однако по каким-то, ему одному известным соображениям, возобновил наши встречи.

Как-то в узком проходе Большого консерваторского зала на концерте модного заезжего пианиста мы столкнулись с любопытной парой. Белокурый молодой человек увлечённо беседовал с худой томной женщиной не первой молодости, со спокойным мягким выражением лица, какое бывает, если интересно не мнение собеседника, а он сам.

– Когда этот позёр играл рахманиновские «Маргаритки», – услыхала я хвостик фразы, – мне показалось, он сейчас кончит.

Я покраснела, как варёный рак: мои знакомые были аккуратнее в выражениях. Между тем дама засмеялась, что-то пошептала блондину на ухо и плавно ретировалась.

– Познакомься, наш аспирант Орленин, будущая знаменитость, – произнёс мой спутник нарочито напыщенно.

В противоположность Маслёнкину, его приятель оказался высокого роста, и мне пришлось сильно запрокинуть голову, чтобы разглядеть лицо. Глаза цвета хаки, крупный нос хорошей формы с едва проступающей горбинкой и мясистые, чётко очерченные губы. Выразительно вылепленный внушительный подбородок, округлый до нежности, словно требовал: погладь меня! Говорил Орленин глубоким мурлыкающим баритоном.

Внешность совершенно артистическая, но я не могла догадаться, кто он – певец, актёр, дирижёр?

Из крахмальной манжеты вытянулась рука – небольшая, словно чужая для такого крупного тела, с длинными фалангами и тонким