Читать книгу - "Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев"

носильщика в паланкине, сооруженном из ящиков. Всюду, где встречались замечательные горные пейзажи и неповторимые индийские архитектурные достопримечательности, Верещагин неутомимо рисовал карандашом в альбомах или красками набрасывал этюды на маленьких дощечках. Он готовился к отъезду из Индии и вместе с тем к большой, продолжительной работе над картинами, созревшими в его воображении. Но Кашмир привлекателен, и не жалко времени для продолжения интересного и поучительного путешествия. Поднявшись на одну из высоких гор, Верещагин приметил волнистые горные хребты, чередовавшиеся в отдалении. У подножия серебрился на валунах ручей, окаймленный хвойным и лиственным лесом. Местность показалась Верещагину похожей на Сурамский перевал, где он когда-то бывал и писал этюды. Пройдя Кашмирскую долину, насыщенную чистым, здоровым воздухом, Василий Васильевич и его провожатые, после многих остановок и задержек в пути, прибыли в столицу Кашмира. Как только русский художник обосновался здесь в своей палатке, его окружили местные торговцы и наперебой стали предлагать изделия кашмирцев — серебряную посуду, знаменитые кашмирские ткани, ковры, шали, скатерти с самобытными узорами художественной ручной работы.

На пути в Ладак встречались старые и бедные селения, иногда окруженные развалинами крепостей, отживших свой век, ореховыми рощами и тутовыми деревьями, осыпанными шелковичными бабочками. На шелкомотальных примитивных фабриках работали полуобнаженные, истощенные индийцы. Завершая свое продолжительное путешествие, Верещагин еще раз повстречался с Гирдельстоном, приехавшим из Непала в Дели с отчетом к начальству. Вряд ли эта встреча была случайной. Не иначе как Гирдельстону хотелось знать подробности о результатах поездки Верещагина, а также о его дальнейших намерениях. Художник сказал тогда о себе коротко:

— Трудности моих путешествий никем не будут приняты в расчет. О результатах услышите из печати, спустя год-два, когда обработаю всё то, что мною собрано. Куда я поеду из Индии — пока сам не знаю. В Петербург? Нет, там не найду спокойной обстановки для работы. В Лондон? Как же я туда поеду, если ваша газета «Пионер» обвинила меня в шпионаже! Скажите, мистер Гирдельстон, вы верите этой газете?..

— Что я вам могу на это сказать? — ответил Гирдельстон. — Отнеситесь внимательно к собственной персоне, проследите за собой, за своими действиями и сделайте для себя логический вывод — не было ли вами дано повода судить так о вас.

— Повода? — удивился Верещагин. — Какой же повод? Здесь я весь был как на ладони. Ваша явная и тайная полиция знала о каждом моем шаге.

— О, это безусловно, — согласился Гирдельстон. — Наше разведывательное управление всё видит, всё знает. Разумеется, мы убеждены, что вы не есть разведчик от России. Вы не годитесь для такой миссии. Вы наивный, вы прямой, вы слишком честный человек. И мы знаем, что вы не на хорошем счету у своего правительства. Звание художника для вас превыше всяких чинов. Но повод, — сделав ударение на этом слове, сказал Гирдельстон, — был использован не столько лично против вас, сколько с той целью, чтобы русские фабриканты и купцы не мечтали искать рынки в наших колониях…

Так и не сказал Гирдельстон прямо о «поводах», послуживших причиной для клеветы в газете «Пионер». Лишь потом, когда вещи были упакованы к отправке, Василий Васильевич сказал Елизавете Кондратьевне:

— Наверно, поводом могло послужить то, что я хорошо знаю Азию, приехал будто бы искать близких путей для торговой связи России с Индией. Мне такая мысль до сего дня в голову не приходила. Во-вторых, меня потянуло именно на север Индии, что также могло вызвать подозрения со стороны английских чиновников. В-третьих, наши мелкие подарки населению, привезенные из Петербурга, англичане могли расценить как образцы товаров из России… Чепуха всё это, но для клеветы и чепухи достаточно. Итак, куда же мы двинемся из Индии, моя дорогая? — спросил Верещагин и, не дожидаясь ответа Елизаветы Кондратьевны, сказал твердо: — В Париж!.. Едем в Париж, Лиза! Надписывай бирки на чемоданах, я пойду, улаживать дело с паспортами и заказывать каюту. Кстати, надо немедленно сообщить Стасову, чтобы в Индию он больше мне не писал…

Накануне русско-турецкой войны

Прибыв в Париж, Верещагин приобрел небольшой участок земли, расположенный за городом в Мезон-Лаффитте, и занялся устройством мастерской. Строительная канитель отнимала много времени. Жить приходилось в гостиницах. Деньги, вырученные от продажи туркестанских картин, подходили уже к концу. Недешево обошлась и поездка в Индию. Пришлось Верещагину обратиться за помощью к Третьякову, просить аванса в счет будущих работ. Однако получение аванса затянулось. Верещагин обиделся, но тут вмешался Стасов. Он написал Верещагину:

«…Я скажу Вам, вижу я людей постоянно громадную массу всех сортов, складов, способностей и сословий — и не много до сих пор встречал таких субъектов, как Третьяков. Особливо мне поразительно, что такой превосходный человек вышел из среды нашего толстопузого, нелепого, необтесанного, самодурного и безмозглого купечества. Вы его не знаете, а когда узнаете лично, будете и любить и уважать… Ни чванства, ни хвастовства, ни глупых претензий у него никаких нет. Он просто чист и честен, от глубины души ценит и любит Ваш талант и произведения и что делал и говорил до сих пор — все было хорошо…»

Письмо Стасова успокоило Василия Васильевича.

— Вот, с тобой всегда так бывает, — замечала Елизавета Кондратьевна. — Из-за своей раздражительности ты плохо подумал о добром человеке, который поддержал тебя. Я не удивлюсь, если когда-нибудь ты поссоришься даже с Владимиром Васильевичем.

— Прошу не ворчать! — отозвался Верещагин. — Не в горячности дело. Работа, работа без отдыха! По Индии тоже была нелегкая прогулка. А перед Третьяковым, при случае, извинюсь и отвешу ему поясной поклон.

Но еще большее впечатление произвело на Верещагина письмо Третьякова, адресованное в Индию. Конверт был испещрен множеством печатей с наименованием разных индийских городов, в которых побывал художник. Это письмо наконец разыскало его в Париже.

— Неплохо работает в наш век почта, — не без иронии сказал Верещагин, разглядывая приклеенную к конверту справку о том,