Читать книгу - "На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен"

Надежда Николаевна шептала:

— Разбитая ваза…

XXI

СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ

10 минут длился припадок Вун-Чхи.

Когда припадок прошел, Надежда Николаевна, Сима Огонь и Макс отнесли Вун-Чхи — бледного, как полотно, потного, с перекошенным лицом, с полуоткрытыми, безжизненными глазами — в комнату хозяйки и уложили его на кровать.

В зале сделалось совсем жутко.

Потрясенные и подавленные случившимся, девушки молчали и старались не глядеть друг на дружку. Каждая думала тяжелую думу.

Надя также была потрясена, и, забившись в темный угол, пыталась разобраться в путанице новых впечатлений.

Какая масса впечатлений! Первое знакомство с залом, Макс, цыганка Роза, Надежда Николаевна, гадание на окурках, хозяйка, Мишка Уксус, болеро, негр, индусы, пожар, Вун-Чхи, мелодекламация, припадок, — все это путалось, мешалось, и от всего у нее сильно трещала голова.

Надя разбиралась-разбиралась в этой путанице и подумала, что хорошо бы теперь вырваться из этого ужасного, душного, накуренного зала на улицу, на свежий воздух и прильнуть пылающим лбом к холодному чугунному фонарю.

— Надя! Что ты, оглохла?! — услышала она вдруг.

Она вскинула голову я увидала, как Антонина Ивановна, стоя в дверях, делает ей какие-то знаки глазами и руками. Надя вскочила, поправила платье и поспешила к ней.

— Что?

— Тебя хочет видеть один господин, — сказала Антонина Ивановна.

Сердце у Нади сильно забилось. Она догадалась, в чем дело, и спросила:

— Меня?.. Какой?

— А этот.

Антонина Ивановна отодвинулась, и Надя увидала желавшего видеть ее господина. Он стоял, прислонившись правым плечом к стене, и глядел на нее через большие синие очки.

Надя чуть-чуть улыбнулась.

Господин с трудом стоял на ногах и ежесекундно подносил руку к смятому и испачканному алебастром котелку, который сползал на нос. Он был невысокого роста, одет в черное шевиотовое пальто с сильно обтрепанными рукавами, потертым бархатным воротником и большими пуговицами. Лицо у него было желтое, припухшее и поросшее светлой бородой.

— Вот вам барышня, — обратилась к нему Антонина Ивановна.

Он что-то промычал и неловко приподнял котелок, открыв при этом копну немытых спутанных светлых волос. Антонина Ивановна потом обратилась к Наде:

— Покажи им свою комнату.

— Пожалуйста, — сказала Надя и быстрыми шагами пошла вперед.

Он отлепился от стенки и, шатаясь, последовал за нею.

Войдя в комнату, Надя потушила лампочку, так как в окно глядело утро. Пока Надя возилась с лампочкой, он стоял посреди комнаты, засунув глубоко в карманы пальто руки, и молча следил за каждым ее движением.

Бледный свет утра лежал на его лице. Оно было сонное, усталое, страдальческое и внушало сильную жалость.

— Вы позволите присесть? — спросил вдруг он тихо.

— Конечно, — живо ответила Надя и подсунула ему стул.

— Мерси.

Он кивнул головой, рухнул на стул, как подстреленный, свесил голову на бок и моментально захрапел.

Надя растерялась. Она совсем не ожидала такого реприманда.

"Вот тебе и пассажир", — подумала она.

Ей в одно и то же время было и смешно и жалко. Она видела, что человек сильно устал, охотно разрешила бы ему поспать, но она не имела на это права. И она стала тормошить его:

— Господин!.. А, господин!

Господин перестал храпеть, медленно поднял голову и забормотал:

— А?.. Что?.. Пардон… Я, кажется, уснул…

Он затем выровнялся на стуле, снял котелок, провел рукой по потному лбу, протяжно и сонно вздохнул и прибавил разбитым голосом:

— Ах… Я так устал, так устал… Я всю ночь не спал… шлялся…

Наде сделалось неловко. Она вспыхнула и проговорила:

— Ничего… Я не будила бы вас, только хозяйка…

— Да, да, да! — Он опять протяжно вздохнул и надел котелок. — Что же прикажете, сударыня, делать, ежели у человека пристанища нет? Странное дело! — Он засмеялся горьким смехом. — У каждой твари есть пристанище. А у меня вот нет. А вы видели когда-нибудь человека без пристанища? Это самый несчастнейший человек в мире. Помилуйте! На дворе — дождь, слякоть, снег, а он слоняется по кабакам и трактирам. Принужден слоняться.

Он умолк, уставился своими синими очками в Надю, точно ожидая ее сочувствия, и опустил голову.

Надя заинтересовалась. Она присела на кровать и стала ждать, что будет дальше. Господин скоро опять поднял голову, уставился в нее очками и проговорил:

— А знаете, с каких пор я лишился пристанища?

— С каких? — спросила Надя.

— С тех пор, как женился.

Надя сделала удивленное лицо.

— Вы удивляетесь? Не так ли? — спросил он. — Гм! Когда вам расскажу все подробно, вы перестанете удивляться. Уверяю вас. А хочется, безумно хочется кому-нибудь рассказать, открыть душу. Знаете? Я пишу теперь роман "Человек без пристанища". Я уже написал две с половиной главы. Эпиграфом к моему роману будет: "В женитьбе обретешь свою смерть". Это мой собственный эпиграф. В этом романе я рисую прелести семейного очага. Семейный очаг! Подумаешь: какие великие слова. Ха, ха, ха! — Он вновь засмеялся горьким смехом.

Усталость и сонливость покинули его, и он заговорил горячо и шибко:

— Что может быть пошлее этих слов?! 20 лет я мечтал о семейном очаге. Вы знаете, как мне представлялся этот семейный очаг? Бухточкой. А в бухточке стоит кораблик с порванными снастями и помятым боком. Он пришел из дальнего плавания. За брекватером шумит море, встает на дыбы, как лошадь, ревет, мечет. А в бухточке — божья благодать. Вода гладкая-гладкая. Хоть мак сей. И кораблику покойно. Он чуть покачивается, нежится. Вот как мне представлялся семейный очаг. И я стремился к нему, как этот самый кораблик. Я, надо вам знать, тоже в своем роде кораблик с порванными снастями и помятым бортом. Тоже, выражаясь "высоким штилем", плаваю по "бурному житейскому морю" и меня тоже швыряет и треплет. Хотелось, как и кораблику, отдохнуть за брекватером в бухточке. Понимаете? И денно и нощно бредил этой бухточкой. Сплю и обязательно вижу маленькую уютную комнатку с голубыми или розовыми обоями, посреди — стол, на столе — самовар, пфу, пфу! пыхтит, как паровоз, и пускает под самый потолок пары, вокруг него — фарфоровые чашки — премии к чаю Дементьева или "Кяхты", а около чашек ходит этакий ангел в просторном капоте с широкими рукавами и добрыми-добрыми глазами и хлопочет. А я сижу без сюртука, лицо у меня такое радостное, и творю молитву: "Благодарю Тебя, о творец Милосердный, за то,