Читать книгу - "Гений Зла Муссолини - Борис Тененбаум"

Толпы народа бесновались у его ворот с криками: «Gibraltar espacol!» — «Гибралтар — испанский!»

Полиция особо не вмешивалась.

Что было еще более неприятно, так это то, что с вручением верительных грамот послу пришлось обождать. Испанские власти известили его, что немедленный прием у генерала Франко пока невозможен «из-за перегруженного расписания», и самым доброжелательным образом посоветовали сэру Сэмюэлу сначала устроиться хорошенько в его новой резиденции.

Расписание генерала и впрямь было перегружено. Он в это время составлял письмо Адольфу Гитлеру, в котором ему следовало обдумать не то что каждое слово, а каждую запятую. Письмо должно было быть доставлено не через дипломатическую почту, а лично, для передачи из рук в руки, а в качестве посланца был избран генерал Хуан Вигон, бывший начальник штаба Северной армии фалангистов в гражданскую войну.

Письмо было датировано 3 июня, и начиналось оно так: «Дорогой фюрер:

В тот момент, когда германские армии под вашим руководством близки к победоносному завершению величайшей в истории битвы, мне хочется выразить глубокое восхищение вашими успехами, разделяемое всем испанским народом, который следит за вашей славной борьбой, считая ее своей собственной…»

Будь у сэра Сэмюэла доступ к этому тексту, такое начало его бы сильно расстроило.

Но, возможно, он приободрился бы, выяснив, что в письме, сразу после теплейших уверений в дружбе, шел пассаж о том, что последствия гражданской войны и угроза британской блокады вынуждают генералиссимуса с болью в сердце воздержаться от активных действий в пользу Германии.

Кончалось письмо опять-таки очень любезно:

«Мне нет нужды, фюрер, уверять Вас в огромности моего желания не оставаться в стороне от происходящего и в готовности предоставить Вам все услуги, которые Вы сочли бы наиболее важными».

Таким образом, получалось, что в письме Гитлеру содержалось и «восхищение», и обещание «помочь всем, чем только можно», но вот границы этой помощи оставались совершенно неясны. Это было сделано совершенно намеренно, как и то, что письмо оставалось в Мадриде — генерал Вигон выехал в Ставку фюрера не 3 июня, а через неделю. Его миссия, возможно, задержалась бы и на более долгий срок, но оказалось, что медлить и дальше уже нельзя.

10 июня Италия вступила в войну.

III

Поражение Франции стало явным, следовало действовать, чтобы не упустить добычу, и 9 июня Муссолини сообщил Франко, что решение принято:

«Когда вы откроете это письмо, Италия уже вступит в войну на стороне Германии. Я прошу вашей солидарности и поддержки во всех возможных сферах морального, политического и экономического содействия.

В новом реорганизованном Средиземноморье Гибралтар будет испанским».

Ответ из Мадрида пришел самый положительный. Франко сообщал, что Испания изменит свой статус и вместо «строго нейтральной» страны станет страной просто «невоюющей».

В середине июня он нашел наконец время принять британского посла. В кабинете Франко, рядом с его письменным столом, оказались подписанные фотографии Гитлера и Муссолини.

Так, в качестве небольшой демонстрации симпатий.

Вся обстановка приема была спланирована так, чтобы показать, что поражение союзников — уже свершившийся факт и что теперь надо самым деловым образом обсудить вопросы, связанные с этим событием.

Сэр Сэмюэл в своем донесении в Лондон сообщал, что для диктатора каудильо выглядит необычно. Не так, как Муссолини, например, — никаких криков и никакого театра.

Вместо этого из кресла на британского посла смотрел человек небольшого роста, с явно обозначившимся брюшком: «с манерами доктора, у которого есть стабильная семейная практика и вполне разумный гарантированный доход».

Но накануне, 14 июня, испанские войска внезапно захватили Танжер — портовый город во французской части Марокко.

IV

Обставлено это было с большой осторожностью. Испанские войска вошли в Танжер в середине дня, ничуть не прячась, а Франция была проинформирована, что единственной целью Испании является: «установление гарантий безопасности города по настоянию султана Марокко».

Французскому правительству, право же, в тот момент было не до неожиданной «инициативы султана».

Как раз в эти дни был оставлен Париж, кабинет министров бежал в Бордо. В полночь 15 июня 1940 года новым премьер-министром Франции был провозглашен маршал Пэтен. 17 июня новое французское правительство обратилось к Испании как к посреднику — Франко просили помочь в деле достижения перемирия с Германией.

Обращение именно к Франко было не импульсивным желанием маршала Пэтена «уладить дело через знакомых», а обдуманным политическим ходом.

Маршалу на середине девятого десятка бразды правления были вручены на основании его незапятнанной репутации и того, что он был, как говорил Франко, «lа espada mas hmpia de Europa» — «чистейшей шпагой Европы», — но понятно, что практическое каждодневное руководство он сам осуществлять не мог.

Эта роль была доверена Пьеру Лавалю[125], а тот давно носился с идеей «присоединения Франции к борьбе с прогнившими демократиями, коммунизмом, происками масонов и вообще с мировым еврейством». Борьба эта, по его мнению, возглавлялась Германией, ее союзницей в этом была Италия, и Франции тоже был смысл занять место в строю. Лаваль, вне всяких сомнений, обратился бы за посредничеством к Муссолини — если бы не вступление Италии в войну неделю назад.

Ну, коли так, то оставалась Испания, а испанский посол во Франции Лекерика был другом Лаваля.

Посол получил полную поддержку Франко. Ему поручили даже похлопотать об установлении особых доверительных отношений с Францией в обмен на определенные уступки в Марокко, но дальнейшего развития эта тема не получила.

Франко приходилось играть сразу на нескольких «досках», и как раз 17 июня 1940 года у него возникли проблемы не в африканских колониях, а поближе к дому. Ему пришлось срочно поговорить с генералом Ягуэ, совсем недавно назначенным на пост министра авиации.

Как оказалось, решение убрать его из сухопутных сил было на редкость своевременным — генерал затеял заговор.

Он, собственно, уже давно не скрывал своего критического отношения к главе государства, обвиняя его сразу и в излишней мстительности, и в недостатке решимости. С «нехваткой решимости» у Франциско Франко соглашались многие фалангисты — ну что мешало ему немедленно напасть на Гибралтар?

Вот с «излишней мстительностью» они не соглашались — генерал Ягуэ требовал широкой амнистии для республиканцев, он полагал, что они свое уже отсидели, а вот в Испанской фаланге даже заключение в тюрьму считали недопустимой слабостью. Расстрел на месте, совершенно в духе самого Ягуэ во время гражданской войны, по мнению фалангистов, был бы в самый раз.

Однако они, что называется, считали без хозяина…

Фалангу известили, что «узкопартийные соображения должны уступить