Читать книгу - "Две жизни. Все части. Сборник в обновленной редакции - Кора (Конкордия) Евгеньевна Антарова"

прочтешь письмо свое, Грегор. И Василиону Левушка подаст его письмо позже. Никогда не надо приступать к чтению ответственных бумаг и к каждому большому делу, пока не привел весь свой организм к полному спокойствию. Что же это такое, дети мои дорогие, полное творческое спокойствие? Для каждого ученика это слияние его Единого с Единой Творящей Жизнью и в Ней общение с людьми и делами. И к такому общению всегда надо приготовиться человеку. Тебе, Василион, мое особое слово. Вот получил ты весть, которую искал и ждал более половины жизни. Надеялся, к ней благоговейно стремился и старался приготовить дух свой. А пришла весть – и первое твое слово ей в привет и встречу было словом отрицания. Запомни навсегда эту минуту, чтобы больше не повторить своей ошибки. Милостивый провидец, Учитель И., не дал тебе внезапной встречи с собой, чтобы ты не нанес себе и всему своему пути непоправимого вреда. Он послал к тебе нас с Левушкой, подкрепив нас предварительно своею любовью и Радостью Великой Матери, чтобы в Ее атмосфере милосердия мы, грешные, имели силу любви принять на себя твой удар отрицания. Чтобы мы могли найти тебе оправдание и ввести тебя в атмосферу Ее мира и успокоения. Восстань, оправься, передай своей внешней форме внутреннее ликование твоего духа и неси новый день счастья жить легко. Вдумайся, что побудило тебя сказать: «Я не готов».

Страх. Только один страх великой ответственности перед Вечностью заставил уста твои высказать движение ума и опередить творческую работу сердца. Вот о чем говорит Учитель: «Убей ум». То есть дай время всему себе войти в гармонию, установи в себе тишину, чтобы ждущее тебя на пороге озарение могло встретить в тебе волну тех вибраций, которые ему необходимы, чтобы быть воспринятыми тобою. Ум, работающий не в гармонии с творчеством сердца, не может работать в Мудрости. А потому не может и ухватить вибраций Мудрости, хотя бы Она стояла рядом. Друзья и дети, – снова обратился Раданда ко всем нам, – вынесите из данной вашей встречи вечную память о двух ученических правилах. Первое: никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе великий Учитель. Второе: важно точное и цельное действие человека сейчас, а не десять минут спустя. Пойдемте дальше.

Раданда взял Василиона за руку, встряхнул его с такой силой, что тот покачнулся, ласково его к себе притянул.

– Забудь теперь о себе и думай о других. Полчаса назад ты умел думать только о деле красоты для блага людей, стараясь единиться с ними в прекрасном. Десять минут назад ты думал только о себе, забыв обо всем окружающем. Ни то, ни другое, мой милый. Любя побеждает тот, кто живет в Вечном. Тогда он не скачет мыслями и настроениями от личного к безличному. Но трудится в ровной радости, в труде своем подавая каждому то зерно Вечного, которым живет сам. Живи отныне не в кажущемся смирении, а в истинном. Тогда всякий дар Милосердия воспримешь в благоговейной радости. И благодарность твоя Истине выразится в труде дня – легком, бесстрашном, уверенном и простом. Ты не будешь думать, избранник ли ты, достоин или не достоин поданного тебе милосердия. Ты будешь счастлив в усердии сливать со своей жизнью и знанием каждое встреченное сознание. Это не значит, что каждому ты будешь предлагать разделить твое святая святых. Это только значит, что, храня тайну твоего откровения, ты будешь стремиться вовлекать каждого в результат твоего живого труда, в твою любовную радость. Будешь, стараться видеть во встречном его святыню. В благоговейной радости будешь отыскивать в нем Свет и в своем оправдании помогать его равновесию укрепляться.

Рука об руку с Василионом Раданда стал спускаться со ступеней террасы. Все в природе и в сопровождавших старца людях казалось мне сегодня прозрачным и сияющим. Шар же самого Раданды на этот раз казался мне переливающимся кругом розового и белого цветов, которые были так густы и плотны, что закрывали не только все другие цвета его обычно радужного шара, но даже и фигуру шедшего рядом с ним Василиона. Мы прошли несколько аллей и остановились у очень банального двухэтажного дома, в архитектуре которого сквозило много претензии на утонченность вкуса. На самом же деле дом был воплощением бездарности и буржуазности. Это здание здесь, в Общине, меня несказанно удивило. Оно было ярко-зеленого цвета, с белыми колоннами и напоминало неуклюжее подражание древним венецианским домам. Тут же красовался греческий фронтон и простое, как у французских вилл, крылечко, увешанное раковинами и разрисованное букетами цветов. Затейливые балконы и террасы лишали последней грации это создание чьей-то фантазии. И на этот раз, как тогда, когда мы подходили к дому Деметро и Леокадии, до наших ушей еще издали долетал говор многих голосов. Мне казалось, что я улавливаю могучий голос Деметро, покрывавший общий шум.

Раданда обошел парадный вход и террасы, которых здесь было три, и подошел к описанному мною крылечку. Пропустив нас всех в сени, где шум голосов был сильнее и явственнее доносился из дальних комнат, похожий на гомон базара, Раданда отдал свой посох Василиону.

– Сядь здесь на стул и никого не выпускай, если захочет кто, по глупости, тайно скрыться. Если же кто будет ломиться напролом, поставь ему, Василион, мой посох поперек дороги. Тогда он отойдет от тебя и возвратится обратно. Никакими словами нарушителей запрета не устрашай и не угрожай, просто говори: «Выхода нет». Сосредоточь свое внимание на том, что я тебе сказал, сын мой. Не суди этих несчастных людей за их тупое отрицание Истины так же, как Истина нашла оправдание твоему отрицанию и послала нас, гонцов своих, возвестить тебе о нем.

Василион поцеловал руку старца, голос которого был добр и кроток, как тогда в трапезной, когда он говорил трем фигурам в незабываемую ночь. Я заметил, как слеза Василиона упала на темную руку старца и как тот нежно погладил по седой голове приникшего к нему человека.

– Уверен будь, – еще ласковее шепнул ему Раданда и жестом пригласил нас следовать за ним.

Мы прошли через три пустых, роскошно и безвкусно обставленных комнаты, миновали огромную столовую, где на столе неэстетично оставались разбросанными остатки пищи, и вошли в заполненный азартно спорящими людьми большой зал. Никто вначале не заметил нашего присутствия. Мы тихо и молча стояли у дверей. Я видел глубоко сосредоточенное лицо Раданды. Он точно молился. Внезапно от его блиставшего шара побежали розовые и белые лучи во все стороны. В комнате стало даже светлее. Голоса смолкли вдруг, точно все сразу заметили Раданду. Десяток