Читать книгу - "Наши за границей - Николай Александрович Лейкин"

class="p1">– Смотри-ка, куда публика-то забралась! На крыше сидит, – указал Глафире Семеновне Николай Иванович. – Это арабский ресторан. Зайдем выпить кофейку.

– Напиться хочешь? Опять с коньяком? Понимаю.

– Ну вот… В арабском-то кафе-ресторане. Да тут, я думаю, и коньяку-то нет. Ведь арабы! магометанского закона. Им вино запрещено.

– Нашим татарам тоже запрещено вино, однако они в Петербурге в татарском ресторане в лучшем виде его держат. В татарском-то ресторане у нас самое лютое пьянство и есть.

– Только кофейку, Глаша. Кофей здесь должен быть отличный, арабский, самый лучший мокка. Уж ежели у арабов быть да кофею ихнего не попробовать, так что же это такое! Зайдем… Вон в ресторане и музыка играет.

Из отворенной двери дома слышались какие-то дикие звуки флейты и бубна.

– Только кофей будешь пить? – спросила Глафира Семеновна.

– Кофей, кофей. Да разве красного вина с водой. В мусульманском ресторане буду и держать себя по-мусульмански, – сказал Николай Иванович.

– Ну, пожалуй, зайдем.

И супруги направились в кафе-ресторан.

XLV

Кафе-ресторан, в который зашли супруги, был в то же время и кафешантаном. В глубине комнаты высилась маленькая эстрада с декорацией, изображающей несколько финиковых пальм в пустыне. У декорации сидел, поджав под себя ноги, балахонник в белой чалме и дудил в длинную дудку какой-то заунывный мотив. Рядом с ним помещался другой балахонник и аккомпанировал ему на бубне, ударяя в бубен то пальцем, то кулаком, то локтем. Вскоре из-за кулис выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована в белые широкие одежды. Даже подбородок и рот были завязаны. Из одежд выглядывала только верхняя часть лица с черными глазами и такими же бровями да ступни голых ног. Танец ее заключался в том, что она маленькими шажками переминалась на одном месте и медленно перегибалась корпусом то на один бок, то на другой, то, откинув голову назад, выпяливала вперед живот. Притом по мере наклонения корпуса она страшно косила глазами в ту сторону, в которую наклонялась, или закатывала их под лоб так, что виднелись только одни белки.

– Эк ее кочевряжит! – сказал Николай Иванович, усаживаясь с женой за один из столиков против эстрады.

К ним подбежал чернобородый араб в белой чалме, белой рубахе без пояса и белых шароварах, завязанных около коленок голых, смуглых, волосатых ног, в туфлях, и поднес поднос, на котором стояли два стакана воды и два блюдечка с вареньем.

– С угощением ресторан-то, – проговорил жене Николай Иванович и, крикнув арабу, прибавил: – Нет, брат, мерси. Сладкого не употребляем.

– Отчего же? Ты хотел пить. Вот и напейся. Вода с вареньем – отлично, – перебила его Глафира Семеновна. – Доне, доне…[335] – обратилась она к арабу и взяла с подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья. – Вот и пей… – прибавила она мужу.

– Знаешь, Глаша, быть на парижской выставке да зудить холодную воду с вареньем – ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и ехать.

Николай Иванович покачал головой.

– Так чего же ты хочешь? Сам же ты сказал, что ничего хмельного пить не будешь.

– Да уж чего-нибудь арабского, что ли.

– Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.

– Зачем коньячищу! Наверное, у них есть и арабское вино. Половой! Есть у вас вен араб?

Араб смотрел на него удивленными глазами и не понимал, что у него спрашивают. Наконец он пробормотал что-то на непонятном наречии, мешая к разговору и французские слова.

– Не понимаешь! Эх! – вздохнул Николай Иванович. – Глаша, растолкуй ему.

– Зачем же я буду ему растолковывать про вино, ежели ты мне обещался в мусульманском ресторане и держать себя по-мусульмански. Мусульмане вина не пьют. Пей воду с вареньем.

Николай Иванович лизнул варенья и сделал глоток воды. Араб на минуту исчез и вновь подходил с двумя тарелочками, на которых лежали засахаренные плоды. Подав это на подносе, он опять поклонился супругам.

– Да что это, он все сласти да сласти! – воскликнул Николай Иванович. – Дай хоть кофе, мосье половой, что ли… Кофе! понимаешь?

– Уй, уй… Кафе апре…[336] – закивал головой араб.

Глафира Семеновна взяла и блюдечки с засахаренными плодами.

– Ты бы спросила хоть почем. Ведь слупят потом, – заметил муж и задал арабу вопрос: – Комбьян?

– Эн франк.

Араб показал один палец в пояснение, исчез и появился в третий раз, поднося на блюдцах по свежей груше, и опять поклонился.

– Зачем? Мы не требовали груш. Ты кофе-то нам подавай. Кафе нуар. Несе вон, несе обратно и принесе кафе… – махал руками Николай Иванович.

– Ту… ту… Пур ту эн франк…[337] – старался объяснить араб, показывая и на стаканы и блюдца с остатками варенья, и на засахаренные плоды, и на груши.

– За все угощение франк, ешь, – сказала мужу Глафира Семеновна.

– Стану я всякую сладкую дрянь есть! Это бабья еда.

Николай Иванович отвернулся.

Араб подходил в четвертый раз с подносом и опять кланялся. На подносе на этот раз стояли две чашки черного кофе.

– Ну наконец-то! – И Николай Иванович придвинул к себе чашку, попробовал ложечкой и сказал: – Да он гущу кофейную подал. На смех, что ли! Смотри, одна гуща вместо кофею.

– Да уж, должно быть, так надо по-арабски, – заметила Глафира Семеновна. – Пей…

– Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какие-то! В арабском ресторане – да вдруг пить переварки! Половой! Гарсон! Или араб! Как тебя? Поди сюда! Вене зиси…[338]

Араб подходил опять с стеклянным кальяном уж на этот раз и снова с поклоном, бережно поставил его у ног Николая Ивановича, протягивая ему в руки гибкую трубку.

– Фу-ты пропасть! Трубку принес… Кальян турецкий принес и заставляет курить, – улыбнулся Николай Иванович, взяв в руки трубку кальяна.

– Кури, кури. Ведь папиросы же куришь, – ободряла Глафира Семеновна.

Николай Иванович затянулся из кальяна, выпустил дым и проговорил:

– Совсем я теперь на манер того турка, что у нас в Петербурге в табачных лавочках рисуют. Только стоит ноги под себя поджать.

– Да вон на диване у стены курит один в красной феске, поджав под себя ноги. Видишь, одет так же, как и ты, в пиджаке, а только феска красная. Пересаживайся на диван и поджимай под себя ноги.

– Выдумай еще что-нибудь. Араб! Мосье араб! Коньяк есть? By заве коньяк?[339] – быстро спросил араба Николай Иванович.

– Послушай! Я не дам тебе пить коньяк! – возвысила голос Глафира Семеновна.

– Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньяк ву заве?

– Коньяк? Уй, уй… – закивал головой араб.

– Так апорте эл вер…[340] Только одну рюмку, Глаша. Я вот в эту воду вылью и