Читать книгу - "Критическая теория - Александр Викторович Марков"

во время командировки во Франции изучил документы Прони и в 1822 году опубликовал свою статью, как можно создать разностную машину.

Другое дело, что он собирался построить машину за три года, а на это строительство ушло семь лет, зато машина считала точнее, чем предварительно ожидалось. В Англии было лидерство в разработке узлов таких машин, в частности Ада Лавлейс, дочь лорда Байрона, ввела термины «цикл» и «рабочая ячейка», без которых счетную машину не создашь. Разностная машина – это не что иное, как машина, использующая принцип аппроксимации, приближения, при вычислении с многочленами с помощью специальной оперативной памяти, основанной на механических зацепках. Далее, Беббидж разрабатывал аналитическую машину, которая устроена сложнее именно в смысле организации памяти – не просто есть какое-то колесико, которое поворачивается и хранит память о действии до тех пор, пока то, что держим в уме, не понадобится, но есть «склад», запасник, где хранится все запомненное, и операции можно производить и над тем, что есть в памяти.

Поэтому аналитической машине нужен более сложный интерфейс – это уже не просто ввод на клавиатуре, а перфокарты. Нужно заметить, что Георг Шутц, шведский изобретатель, поставивший создание машин на поток, использовал их не для расчетов, а для создания более точных логарифмических таблиц – все вернулось на новом витке к делу Прони. Гарри Гаррисон в романе «Да здравствует Трансатлантический туннель! Ура!» (1972), одном из ранних образцов стимпанка и альтернативной истории, описывает такую машину на подводной лодке, которая была необходима для правильного регулирования напряжения тросов Трансатлантического туннеля, который большую часть пути шел под водой и над дном как труба на тросах. Но также эта машина калибровала курс самой подводной лодки, чтобы не было ошибок и в расчетах при командовании натяжением троса, и таким образом задача была двойная, та самая по превращению лодки во вспомогательное медиа.

О Фридрихе Киттлере надо знать, что он был одним из тех представителей немецкой теории, которая была признана в англоязычном мире. Эта новая немецкая теория формировалась в полемике с Франкфуртской школой. Мы все знаем, что путь французской теории в англоязычный мир был несложен, потому что ее левые политические ориентиры, поощрение разнообразия и разноязычия, утверждение, что различение предшествует тождеству, критичность в отношении господствующих «дискурсов» – все это помогало молодым американским университетским интеллектуалам в борьбе за обновление университетов. Путь немецкой теории оказался сложнее и парадоксальнее.

Прежде всего, немецкая теория, кроме Киттлера, – это социолог Никлас Луман и этический философ Питер Слотердайк. Никлас Луман в книге «Реальность массмедиа» (2004, рус. пер. 2005) развивает свою общую социологическую теорию «аутопойесиса», развития общества как созидания им собственных правил взаимодействия, согласно которой в социальной жизни нет прямых, непосредственных взаимодействий, всякое взаимодействие опосредовано какой-то рамкой интерпретации, например, где происходит разговор, какие институты стоят за участниками взаимодействия. Тогда медийно все – детская площадка, город, университет, трамвай и многое другое. Но чем отличаются массмедиа от просто медиа? Во-первых, конструктивизмом: они могут сконструировать ту рамку, в которой будет происходить взаимодействие, создать виртуальную модель, например альтернативную политику, что политик может стать популярен благодаря площади, а может, благодаря телевизору. Об этом писал Питер Слотердайк в книге «Критика цинического разума» (1983, рус. пр. 2001), что, если все одинаково борются за все хорошее против всего плохого, побеждает циничный демагог. Во-вторых, наличием позиции наблюдателя, что массмедиа позволяют следить сразу за несколькими рамками, например вписывать университет в город. Ответом на концепцию Лумана отчасти стала концепция «градов» Л. Болтански, о которой мы говорили в одной из лекций.

Киттлер говорит про «след» как главный принцип работы медиа, но это не след, по Деррида. Это след, который оставляют медиа, чтобы стать социальным фактом, например в работе пишущей машинки мы видим следы телеграфского набора, а в работе телевизора – оптического прицела. Суть теории Киттлера в том, что изобретатели обычно не доходят до своего изобретения, как бы боятся сделать последний шаг, и тогда только какое-то общее движение, например развитие систем контроля или военной экспансии, вдруг все эти подходы и приближения к фотографии или кинематографу превращает в появление данного медиа как института.

Итак, Фридрих Киттлер отстаивал автономию медиа, а именно, что каждый медиум оставляет позади и другие медиа, и сами правила, по которым этот медиум составлен. Например, пишущая машинка, на первый взгляд, – это была просто механизация ручного письма, что не нужно уже писать от руки, а можно нажать на клавишу и сразу получить букву. Но нет, говорил Киттлер, на самом деле клавиатура всегда подразумевает некоторый режим шифрования, или кодировки текста, в котором одни знаки становятся возможными, а другие – нет. Например, на некоторых компактных русских пишущих машинках не было цифр 0 и 3, а вместо них печатались буквы О и З. Таким образом, пишущая машинка отстаивала автономию кодировки против тех вариаций, например лигатур (слияний букв), которые предоставляла прежняя типография.

Пишущая машинка тогда оказывается частью машин контроля, стандартизации и шифрования, развитие которых связано с подготовкой к Первой мировой войне. По Киттлеру, медиа всегда диктуют свою собственную логику социальным ситуациям, а не являются моментами или инструментами в осуществлении отношений власти, по Фуко. Мысль Киттлера близка мысли его соотечественника Питера Слотердайка, который, споря с французской постмодернистской теорией, показал, как в современной цивилизации цинизм, иначе говоря, обесценивание всех высказываний, начинает действовать сильнее, чем дискурсы, построенные по определенным правилам высказывания, имеющие скрытый идеологический посыл.

Итогом развития телеграфа стал телетайп. Мы уже видели, что телеграф того же Шиллинга передавал буквы с помощью клавиатуры и в общем-то был телетайпом. Но настоящим изобретателем, точнее, одним из изобретателей телетайпа принято считать Эдварда Клейншмидта (1876–1977), этот изобретатель прожил сто один год. Свой патент на стартстопную машину со стандартной клавиатурой пишущей машинки он получил в 1916 году. Он создал телетайпную корпорацию, которая была куплена государственной компанией США AT&T в 1930 году за тридцать миллионов долларов, огромные тогда деньги. В основе работы телетайпа лежит код Бодо, созданный в 1870 году; в честь Эмиля Бодо, кстати, названа единица символьной скорости – бод. Код Бодо был пятибитным, иначе говоря, было пять ключей, каждый из них мог означать только 0 или 1, и тогда количество возможных комбинаций составляет 25 = 32.

Понятно, что тридцати двух комбинаций достаточно для передачи букв латинского алфавита (тем более у римлян исконно C и G, U и V, I и J были одной буквой, а буквы, фактически означающие два звука, X, Y, Z, звучавших как дз, взяты из греческого). Но можно