Читать книгу - "Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе - Дмитрий Львович Быков"

и всегда безосновательно. Но просто она вообще не умела выглядеть слишком счастливой, иначе он бы ее не полюбил так. Попробуйте представить вечно довольной принцессу из “Обыкновенного чуда” или Маленькую разбойницу, дочь Атаманши из “Снежной королевы”. Катя была похожа именно на них, и с матерью у нее были, видимо, те же проблемы, что у Маленькой разбойницы, потому что две разбойницы вообще уживаются с трудом. Но это всё восстанавливается гадательно. Мы можем говорить о женском типе Шварца, о его героинях, которые немного похожи на каверинских девушек – не столько из романов, сколько из сказок; они все тоже немного разбойницы, хотя происходят почти всегда из благополучных, профессорских, тянет сказать – знатных семей. В них всегда живет неблагополучие, потому что кругом очень много врут, а они врать неспособны; потому что мир замирает перед огромной силой, которая угрожает его поглотить и уже, собственно, поглотила, только отдельные безумцы еще ерепенятся. В ней не было ничего от Эльзы из “Дракона”, которая уже со всем смирилась и лишь в последний миг бунтует, отказываясь убивать возлюбленного; нет, она похожа именно на Разбойницу со всем ее очарованием и прямотой, на принцессу из “Голого короля”, которая спасается от всего окружающего вранья и тупости только за счет прекрасного своеволия. Взбалмошные люди вообще более надежны, чем правильные и глубоко моральные. Взбалмошные могут взбунтоваться, слабые могут впасть в истерику и выкинуть фортель, а сильные уговаривают себя так убедительно!

Насколько трудно они жили, притираясь и привыкая друг к другу – даже при изначальном полном взаимопонимании, – можно судить по шварцевской пьесе “Повесть о молодых супругах”, которую ставят меньше – очень она трудная. Отчасти это нормальная реалистическая пьеса, но без Куклы и Мишки, которые периодически влезают со своими комментариями. И вся история этого брака отчасти сказочна, и всё, что Маруся говорит про их с Сережей историю, довольно точно: никаких ссор из-за денег, вещей, жилья у них не было. (Были трудности, но не в них суть; были трагедии – в 1930-м Катерина Ивановна забеременела, вопреки предсказанию врачей, но потеряла ребенка.) Сам Шварц это время вспоминал так: “Я не сделал бы и шага, чтобы выгадать или завоевать. Не по благородству, а из честолюбия. И самолюбия. Из страха боли. И писал немного. Потому что жил. <…> Все имело смысл…”

Как Шварц сходил с ума во время ее болезни летом тридцатого, ясно из писем: “Котик мой! Когда я увидел в последний раз, в воскресенье, какой ты лежишь больной, отчаявшийся, обезумевший, одинокий, – на меня ужас напал. Как бы я тебе ни сочувствовал, как бы я за тебя ни мучился, – легче тебе не будет, вот в чем ужас. Я тебя очень люблю, родной мой, я никуда тебя больше не отпущу. Будь всегда со мной, Кисыч родной. Жизнь ни на что не похожа стала. Я из колеи выбился, что никаких сил нет. Если ты бы знала, какая без тебя пустота. Я за это время, что мы вместе, совсем разучился говорить и жить с людьми, которые приблизительно подходят. Ты до такой степени со мной, что все остальные раздражают, мешают, кажутся нелюдьми”.

И ему действительно ничего и никого не было нужно, когда она с ним. А вот всегда ли это взаимно – он никогда не понимал вполне, не верил до конца, и это совершенно в его духе. Писал же он, что и слава нужна ему “не для того, чтобы почувствовать себя выше других, а чтобы почувствовать себя равным другим”.

Подробности их жизни – тоже, к сожалению, немногие – есть в очень хорошей книжке Евгения Биневича “Евгений Шварц. Хроника жизни”. Но к какому типу эта жизнь принадлежала, ясно и так. Маруся – и Катерина Ивановна – из тех женщин, которым всегда должно быть интересно. Их не занимают собственные правота и главенство, они вообще не заинтересованы в том, чтобы быть домашними тиранами (и Маленькая разбойница совсем не хочет быть атаманшей – плавали, знаем, эта работа делается у нее на глазах). В этом их главное преимущество, потому что Гаянэ, например, всегда настаивала на своем, а Кате это было совершенно не нужно. Им надо просто, чтобы все время что-то происходило, и не ужасное, не унизительное, а увлекательное. В этом смысле Сказочник – идеальный и даже единственно возможный муж для такой женщины. И Шварц старался, и во всех перипетиях она была с ним: чувство страха ей, кажется, было генетически не присуще, в принципе неведомо. Она лазила с ним на крыши тушить зажигалки. Она умудрялась шутить во время первой волны террора, поддерживая его. И только жуткой зимой 1952 года – когда люди буквально сходили с ума, не выдерживая, по слову Ахматовой, второго тура, – в их маленьком синем домике в Комарове, где они проводили большую часть года, стало неуютно, оба начали срываться. Об этом неохотно вспоминает Леонид Пантелеев, соавтор легендарной “Республики ШКИД”, которую Шварц, кстати, редактировал в “Детгизе”. Но он оговаривается: “А между тем он был вспыльчив, и очень вспыльчив. Впервые я узнал об этом, кажется, осенью или в начале зимы 1952 года, когда нервы у него (да и не только у него) были натянуты туже, чем позволяет природа”.

Много чего тогда было страшней, чем позволяет природа. А Катя сохраняла великолепное легкомыслие, она ведь “ничего не боялась”, и язычок у нее был злой, вспоминает тот же Пантелеев. Иногда сплетничать и ругаться лучше, чем бояться. Вообще, быть женщиной, со всеми женскими привычками, страстями и страстишками, лучше, чем быть запуганным, вечно трясущимся куском студня, каковыми были тогда очень многие мужчины; а Шварц никогда таким не был – не в последнюю очередь потому, что жил вот с такой женщиной.

В дневниках – а он записывал в дневник и воспоминания, готовясь к большой прозе и называя эти мемуары коротким издевательским “ме”, – есть намек на некий нервный срыв, который случился у него в 1937–1938 годах. Олейников, с которым у него под конец сильно портились отношения – потому что демонизм, которым Олейников защищался от жизни, Шварца раздражал, – спросил, как дела, имея в виду, вероятно, семейную ситуацию; Шварц в ответ сорвался: “Ничем тебя не могу порадовать”. Он служил предметом насмешек (как и Каверин) именно потому, что стал идеальным семьянином. В этой среде принято было говорить о женщинах пренебрежительно, о легких победах говорить с презрением, о женах отзываться как о наседках, и даже Заболоцкий, который жену по-настоящему любил, охотно поддерживал такие разговоры. Олейников тонко и не без удовольствия насмехался над ревностью Шварца, вспыхивавшей по