Читать книгу - "Магда Нахман. Художник в изгнании - Лина Бернштейн"

счастливой случайности. То, что случилось с Гусни[369], египетским делегатом, которого я не знаю, случилось или еще случится с двумя Сикхами – делегатами из Америки, которые, как и Гусни, не вернулись в Берлин с Роем. Ибо они не согласны были с Роем… Эти Сикхи хотели мне сообщить о своих затруднениях с Роем в Москве. <внизу страница повреждена>…возможность убежать из России, если они не в Бутырках. Но если они еще на свободе, как и мы были «на свободе» в России долгое время, они находятся под наблюдением, их воля рано или поздно будет сломлена британскими агентами Чека и Коминтерна. Если это будет сделано, они еще будут бродить по улицам Москвы, как мы в свое время бродили[370].

Ачария писал, что у него нет никакого желания когда-либо возвращаться в страну, революцию в которой он считал провалом, «банкротством коммунистической политики»; он добавлял: «Пусть они называют меня анархистом». Что касается Магды, он писал, что она начала рисовать, чтобы заработать и не терять квалификации. Первые публикации Ачарии в немецких и индийских периодических изданиях начали появляться в начале 1923 года.

Две близкие подруги – Магда и Юлия – разошлись не только географически. Юлия осталась в России. Как и Магда, она пережила лишения, аресты и тюремные заключения друзей, смерть некоторых из них; она на себе испытала все тревожные и пугающие реалии новой советской жизни и все же вышла из этого опыта с удивительно мягкими и лояльными суждениями. Вот, например, как в письме к подруге она оценивает покорение Средней Азии:

…меня вызвали в издательство «История гражданской войны».

Там я довольно неохотно приняла на себя иллюстрирование сборника, посвященного гражданской войне в Средней Азии[371]. Сборник состоял из воспоминаний участников, <…> – все вместе совершенно потрясло меня…, когда я читала растрепанные рукописи. У меня росли крылья. Особенно поражали воспоминания Колесова – первого председателя Совнаркома Узбекистана – ряд отчаянных по смелости подвигов, в общем, в моем понимании – целая поэма о том, как двадцатилетние мальчики завоевывали огромную территорию, равную по площади нескольким Европейским странам, отвоевывали ее у старого, хитрого и злобного мира и пытались строить на ней и строили начало новой, юношеской, еще в мире небывалой социалистической страны[372].

За этим романтическим описанием героических действий Колесова скрывалось несколько кровавых событий, которые он организовал и провел в качестве главы нового правительства и командующего армией в Туркестане. Первым из них было жестокое разрушение Кокандской автономии, основанной в городе Коканде в декабре 1917 года местными туркестанскими реформаторами, которые надеялись, что русская революция гарантирует право на национальное самоопределение. В феврале 1918-го красногвардейцы Колесова уничтожили тысячи жителей города и сожгли его, распространив дезинформацию о характере правительства Коканда и советских военных операциях в городе.

После этой легкой победы над «контрреволюционными» силами Колесов обратил свое внимание на Бухарское ханство, где небольшая группа молодых реформаторов активно пыталась подтолкнуть эмира к социальным и политическим изменениям. Колесов не обращал внимания на эту местную инициативу, поскольку считал, что может в считаные часы победить армию эмира и создать Бухарскую советскую республику. Однако он недооценил влияние эмира на свой народ и армию. Понеся огромные потери, Колесов был вынужден отступить и призвать подкрепление, но даже после прибытия дополнительных сил битва за Бухару была проиграна. В результате в ханстве прошли жестокие репрессии против русских поселенцев, евреев и либерально настроенных групп местного населения.

Прилагательные «старый», «хитрый» и «злобный», которые Юлия использует для описания темного мира, куда Колесов нес «начало новой, юношеской, еще в мире небывалой социалистической страны», пришли в ее письмо прямо со страниц советской прессы. Она хорошо знала этот регион, участвовала в нескольких экспедициях в Туркестан, но, как и многие русские до и после Октябрьской революции, не чувствовала уважения к культуре коренного населения Средней Азии[373].

Магда редко писала Юлии о политике. Но она испытала новый режим на собственном опыте в годы, проведенные в российской провинции, и связала свою судьбу с судьбой Ачарии – свидетеля ташкентских событий, который считал, что большевистская колонизация обернется для Средней Азии катастрофой. Магда уехала из охваченной террором страны, которая превратилась в тиранию.

Глава 11

Эмигранты

Осенью 1922 года, после успешного пересечения границы, Магда и Ачария обосновались в Берлине[374]. В начале 1920-х Берлин и в особенности городские районы Шарлоттенбург и Тиргартен были наводнены русскими, бежавшими от революции, красного террора и Гражданской войны. Шарлоттенбург даже приобрел красноречивое название Шарлоттенград. Композитор Николай Набоков (двоюродный брат Владимира Набокова), приехавший в Берлин весной 1921 года, пишет о жизни эмигрантов в то время:

Они жили в дешевых пансионах, гостиницах, меблированных комнатах и квартирах или, в некоторых редких случаях, на роскошных виллах в Тиргартене и Грюневальде. Но русские беженцы ни в коем случае не были скромной, напуганной толпой, которая дрожала и трепетала во враждебной обстановке. Казалось, что они захватили Берлин и превратили его в русский лагерь… Центр Западного Берлина, от Виттенбергской площади, мимо Гедехтнискирхе и вниз по Курфюрстендамму, казалось, сдался русским[375].

Русские газеты, русские книжные издательства, русские театры и художественные галереи, русские рестораны и магазины множились и конкурировали друг с другом. Вот как видит Берлин в начале 1920-х герой романа Владимира Набокова «Подвиг»:

пожалуй самым неожиданным в этом новом, широко расползавшемся Берлине, <… > была та развязная, громкоголосая Россия, которая тараторила повсюду – в трамваях, на углах, в магазинах, на балконах домов[376].

К моменту прибытия Магды и ее мужа в Берлин русские беженцы составляли около двадцати процентов жителей двухмиллионного города. Берлин привлекал своей сравнительной близостью к России, низкой стоимостью жизни и относительной легкостью, с которой можно было получить немецкую въездную визу и вид на жительство. К тому же Ачария и раньше жил в Берлине – во времена своего сотрудничества с немцами. Тогда он получал финансовую поддержку от правительства Германии. У него остались там связи среди индийских политических эмигрантов и немецких коллег.

Десять лет назад в 1911 году, когда ее младший брат Вальтер был болен и думал о поездке в Германию для лечения, Магда писала Юлии: «Знаешь, что брат хочет в Карлсруэ, и маме хочется со мной и с ним туда поехать на несколько лет. Но куда мне российско-петербургскому растению жить столь долго в европейских краях?»[377]

С 1911 года многое