Читать книгу - "Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин"

они рабски одержимы желанием произвести впечатление на других. «Вообще тщеславие, наружность были на первом плане», – сообщает повествователь[391]. Во 2-й главе внешний конформизм начинает разрушаться по мере того, как повествователь наблюдает за борьбой заключенных за собственное достоинство. Борьба ведется с помощью языка, очень индивидуального и не подчиняющегося правилам Мертвого дома. По мысли Роберта Джексона, христианские идеи Достоевского в изображении арестантов заключены в убеждении, что человек свободен даже тогда, когда Мертвый дом пытается в нем эту свободу разрушить: «Достоевский <…> видит в жестоком, безответственном и часто капризном поведении заключенных сущностное проявление неугасимой воли к свободе. Но это воля порождаема не верой в Богом данную, исполненную смысла вселенную, но отчаянием»[392].

Зависимые, подавляемые крестьяне и солдаты в очерках Тургенева и Толстого также находят способы отстаивать свою свободу, и тогда они предстают в большей степени индивидуальностями и в меньшей – типами. Но вся сценография «Записок из Мертвого дома» и личные предпочтения автора делают их центральной темой индивидуальную свободу и достоинство; уроки, которые писатель извлек из пребывания в Мертвом доме, стали значительным этапом на пути создания им самого оригинального типа – Подпольного человека[393]. Как и многие осужденные, которых Достоевский встретил на каторге, Подпольный человек исполнен ненависти, и Достоевский не делает ничего, чтобы эту черту смягчить. В отличие от Макара Девушкина в «Бедных людях» или мечтателя в «Белых ночах», некоторые типы арестантов Достоевский просто не мог представить, пока не приобрел опыт, побывав на каторге. Хотя, будучи христианским социалистом, он, отправляясь в Сибирь, мог ожидать, что найдет там сообщество страдающих, однако едва ли это ему удалось. Как писателю, свидетелю и человеку ему выпала намного более трудная задача. Безоговорочное сочувствие людям из Подполья, даже жалость, а порой и сострадание к ним – важнейшие элементы зрелого искусства Достоевского; по мнению Р. Джексона, «Записки из Мертвого дома» рассказывают о том, как повествователь Достоевского достиг уровня сочувственного понимания, вопреки ненависти к нему большинства объектов его повествования.

Так вторая поэтическая идея книги – приобретение знаний повествователем, его воспитание – развивается в согласии с первой. (Во 2-й главе рассказано о его растущем понимании обстановки, она является также частью его собственной истории.) Как и первая поэтическая «идея» Достоевского, вторая также основана на фактах – его собственном опыте, но в обоих случаях эти факты реорганизуются, а порой и изменяются там, где это необходимо для художественной задачи писателя. Только один небольшой пример: Горянчиков попадает на каторгу в январе, как и Достоевский (в 1850-м), но в отличие от писателя, освобожденного через четыре года, Горянчиков проводит в остроге десять лет. Достоевский сохраняет январь, середину зимы, как символ отчаяния повествователя в начале его срока, но делает приговор более длительным, как для того, чтобы продлить страдания своего героя, так и для того, чтобы дать ему больше времени для наблюдений за арестантами.

Несмотря на сообщение редактора во «Введении», что он извлек лишь две или три главы из значительной по объему рукописи, рассказ Горянчикова не прочитывается как фрагмент; в девятой из десяти глав второй части он действительно сообщает, что готов закончить свой рассказ: «Мне хотелось представить весь наш острог и всё, что я прожил в эти годы, в одной наглядной и яркой картине»[394]. Книга, как поясняет рассказчик в этом же месте, не является полным хронологическим изложением всего его (не говоря о Достоевском) каторжного опыта.

Если писать по порядку, кряду, всё, что случилось и что я видел и испытал в эти годы, можно бы, разумеется, еще написать втрое, вчетверо больше глав, чем до сих пор написано. Но такое описание поневоле станет наконец слишком однообразно. Все приключения выйдут слишком в одном и том же тоне, особенно если читатель уже успел, по тем главам, которые написаны, составить себе хоть несколько удовлетворительное понятие о каторжной жизни второго разряда[395].

Повествователь считает, что его задача как писателя выполнена, если читатель сумел такое представление составить. Но исходя из двух взаимосвязанных идей книги, он приводит и другие, личные причины для ее окончания:

К тому же меня самого берет иногда тоска при этих воспоминаниях. Да вряд ли я и могу всё припомнить. Дальнейшие годы как-то стерлись в моей памяти. Многие обстоятельства, я убежден в этом, совсем забыты мною. Я помню, например, что все эти годы, в сущности один на другой так похожие, проходили вяло, тоскливо. Помню, что эти долгие, скучные дни были так однообразны, точно вода после дождя капала с крыши по капле. Помню, что одно только страстное желание воскресенья, обновления, новой жизни укрепило меня ждать и надеяться[396].

Взятое во всей полноте, объяснение здесь рассказчиком причин завершения книги – последний из нескольких включенных в повествование металитературных комментариев, объясняющих форму книги. Глава 2-я первой части «Первые впечатления» начинается с записи, предвосхищающей только что процитированный фрагмент из предпоследней главы книги:

Первый месяц и вообще начало моей острожной жизни живо представляются теперь моему воображению. Последующие мои острожные годы мелькают в воспоминании моем гораздо тусклее. Иные как будто совсем стушевались, слились между собою, оставив по себе одно цельное впечатление: тяжелое, однообразное, удушающее.

Но всё, что я выжил в первые дни моей каторги, представляется мне теперь как будто вчера случившимся. Да так и должно быть[397].

«Записки из Мертвого дома» – это Bildungsroman, структура которого зависит прежде всего от понимания Достоевским самого процесса воспитания, приобретения знаний. Новому мы уделяем больше внимания, поэтому рассказчик помнит почти все, что с ним случилось в начале его пребывания в остроге, и почти ничего из того, что случилось потом. Этим правилом восприятия диктуется темп книги. Достоевский дает главы 2-ю, 3-ю и 4-ю под общим заглавием – «Первые впечатления»; главы 5-ю и 6-ю он называет «Первый месяц» и 7-ю – «Новые знакомства». Вместе эти шесть глав, охватывая лишь один месяц из десяти лет пребывания рассказчика в остроге, занимают более четверти его повествования. Первая часть, заканчивающаяся празднованием Рождества и занимающая более половины повествования, охватывает только первый год. Вторая часть включает все оставшееся время заключения рассказчика, но, как мы уже отметили, в конце он повторяет, что забыл большую часть того, что с ним случилось позднее. Как только он привыкает к рутине тюремной жизни, он больше не обращает на нее внимания и не помнит ее.

Такой акцент на первых впечатлениях и наблюдениях рассказчика на каторге имеет и