Читать книгу - "Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев"

«Колокольчика» ему помогал повсюду его сопровождавший молодой купеческий сын Никонов, бледный, белобрысый, как маймист[532], и отличавшийся необыкновенною неловкостью. Впрочем, человек добрый и честный, насколько он действовал самостоятельно; но, к сожалению, самостоятельности-то он, бедняга, никакой не имел. Хотя он находился под опекой, но денег у него было немало, и он ими порядочно сорил. Он напечатал свою нелепейшую повесть «Новая бедная Лиза», за напечатание которой в своем журнальце с него взял Бестужев-Рюмин, пользуясь его непроницательностью, 500 рублей ассигнациями[533]. В это время успели уверить Никонова, что несравненно лучше самому издавать газету, чем платить другому журналисту за печатание у него своих повестей. Никонов уразумел прелесть издательства и охотно сделался издателем «Колокольчика», редакцией которого занимался г. Олин, беспрестанно печатавший там чепуху, сочиняемую несчастным издателем. Можно себе вообразить, как шла эта газета и что такое был этот «Колокольчик», который вместе со многими тогдашними петербургскими журналами я намерен описать во всех подробностях в статье «Петербургские редакции тридцатых годов», которую надеюсь напечатать в 1872 году[534].

Большая часть воейковского общества, состоя из участников двух противоборствующих лагерей, не могла громить Бестужева, даже в угоду Воейкову, и Воейков, понимая это, только старался, как уже мы видели, возбуждать отдельные личности против своего врага. Затем, беседуя с лицами, нисколько не связанными с «Северным Меркурием» и «Гирляндой», для Воейкова уже не было никакой удержи, и эти два издания, с их явным издателем Бестужевым-Рюминым, были тогда предметом самых отчаянных и отчасти крайне неприличных атак, причем приводимы были примеры различных промахов и недостатков Бестужева; но главное, велся самый тщательный и строжайший контроль выхода в свет нумеров того и другого изданий, с внимательным указанием, на сколько именно нумеров отстали от нормы «Гирлянда» или «Меркурий». Последнее обстоятельство составляло почти особую рубрику в «Литературных прибавлениях», сатирическая же рубрика этой газеты, «Пересмешник», наполнялась выписками из «Северной пчелы», «Меркурия», «Телеграфа» и «Библиотеки для чтения», кроме выборок из московских журналов, которым также доставалось изрядно от Воейкова, хлеставшего направо и налево и подчас, когда чересчур шибко расходится, готового выхлеснуть глаз хоть и кому-нибудь из близких своих, причем, однако, тотчас прибегал к ханжеству и восклицал:

– Како можети рещи брату твоему: брате! остави, да изму сучец иже есть во очеси твоем, сам сущего во очеси твоем бервна не видя? Изми первее бервно из очесе твоего и тогда прозриши изъяти сучец из очесе брата твоего.

На этот раз при мне прочитано было следующее из «Северного Меркурия»:

«Между тем, оставляя все прочее ожидать своей очереди, мы протрубили апель[535] для дружины альманахов, как любимицы главного нашего командира (публики), и велим ей для предстоящей инспекции прибыть в меркурьяльный манеж».

Далее цитировано, что «Меркурий» объявил, будто бумага «Литературных прибавлений» сера, а картинки лубочные[536], почему совестно положить газету эту на туалете хотя бы и супруги гарнизонного прапорщика и что всего приличнее употреблять эту серую бумагу на патроны.

Исчислялись грамматические ошибки в «Меркурии» и в «Гирлянде», особенно во французском правописании, как, например, Бестужев, не знавший ни одного иностранного языка, печатал у себя везде Létiére вместо laitière и многое множество тому подобных нелепостей.

Еще приводились плоские остроты Бестужева вроде совета автору статьи «Рассказ подпоручика В***» в альманахе «Альциона» вступить на авторское поприще не иначе как по достижении штаб-офицерских эполет[537].

Затем приведен был еще пример неприличной манеры при разборе книг. Речь шла о книге г. Вас. Ушакова, изданной в Москве: «Кот Бурмосеко, любимец Халифа Аль-Мамуна». Критик «Меркурия» сказал, что единственный экземпляр этой книги, какой был в книжном магазине, изъели мыши, – почему замечает: «Итак, г. Ушакову предлежит теперь важный труд: описать погребение кота, изъеденного мышами!»[538]

В отместку газете Воейкова, объявлявшей о выходе в свет газеты «Вор» (Меркурий – бог промышленности и воровства), издаваемой Пьянюшкиным-Безграмотным, Бестужев объявил, что скоро выйдет газета «Снотворные прибавления к „Молодцу“», бумага которой, как обещают, будет несравненно гаже даже той, на какой печатаются «Литературные прибавления к Русскому инвалиду»[539].

По поводу какого-то своего отпора Воейкову «Меркурий», обличая его во лжи, выдумке и даже клевете, обратился к нему со стихами:

Ну что?.. Чай, горька

Меркуриальная микстура?..[540]

Небось твоя крепка натура:

Снесет душа клеветника!

Чтение последнего четверостишия Олиным, восклицавшим, что за это четверостишие автор заслуживает быть посаженным в какой-нибудь нумер «Дома сумасшедших», заставило Воейкова сказать:

– Много чести Пьянчушкину сидеть в «Доме сумасшедших», где сидит и Жуковский, и Батюшков; да и все другие, кто бы ни были, даже Осударь Соколов, таковы, что с Мишкой Бестужевым не захотят быть в одной компании, почему я предпочитаю приклеить к портрету его косой и опухлой морды вот следующий экспромт Василья Николаевича Щастного:

Не создавало естество

Рож неумытее и хуже!

В ней отразилось божество,

Как солнца луч в болотной луже.

Невзирая на ласковость отношений почти всех тут бывших к издателю «Меркурия», а тем паче к его меценату, г. Татищеву, воейковское ругательство, высказанное чужими словами, принято было довольно симпатично и заслужило одобрительный смех, может быть, впрочем, потому, что брань эта относилась не к характеру и не к репутации ее жертвы, а лишь к ее наружности, которая, по всей справедливости, далеко не отличалась физическими совершенствами.

IX

С некоторыми из гостей Воейкова мы уже знакомы как по дому графа Хвостова, так [и] по тому, что и здесь мы их видели, других же вы вовсе не знаете, почему теперь же сообщу вам о них все, что знаю и что помню:

Аладьин (Егор Васильевич), издатель в течение многих лет «Невского альманаха»[541] и потом «Петербургского вестника», журнала, не имевшего успеха. Наружность его была весьма непрезентабельная: коротенький, толстенький человек с бурым, одутловатым лицом, с сваливающимися на глаза русыми волосами. Речь не изящная, отрывистая, неясная, выражения далеко не отборные. Он мастер был ежегодно выпрашивать у литераторов прозаические и поэтические статьи для своего «Невского альманаха» и искусен в том, чтобы повыгоднее издать книжку альманаха и потом еще выгоднее продать ее отчасти публике, а главное, разным милостивцам. Он был родом курчанин, и в Курске, при каком-то тамошнем губернаторе, начал свое служебное поприще. С 1824 года он явился в Петербурге[542] и, увлеченный блестящим тогдашним успехом альманахов «Полярная звезда» Бестужева и Рылеева и «Северные цветы» барона Дельвига и Сомова, он предпринял свой «Невский