Читать книгу - "Немецкий дух в опасности - Эрнст Роберт Курциус"

величайший христианский философ (Фома Аквинский) был итальянцем, величайший поэт (Данте) был итальянцем и величайший художник (Леонардо) тоже был итальянцем. Отсюда следовал вывод, что вся западная культура есть, по существу, культура римская. Столь демонстративное обобщение – это, по крайней мере, симптом: если до войны даже, например, д’Аннунцио поддерживал сентиментальное учение о братских народах и единой латинской культуре, то сегодня уже все иначе, и культурная политика сознательно строится теперь на попытках мериться силами. Чем дальше заходит размежевание между Германией и Францией, тем лучше Германия находит общий язык с Италией. Примечательно в этом смысле, что Германия отметила год Гёте (1932) открытием немецко-итальянского культурного института в Кёльне («Дом Петрарки»), и одновременно создан был итальянско-немецкий институт в Риме («Дом Гёте»). Из всего этого, как мне кажется, следует, что нашим молодым националистам, если они вообще намерены преследовать хоть какие-то культурные цели, необходимо учить сейчас итальянский язык и всячески приобщаться к великой культуре Италии.

Скажем пару слов и о состоянии немецко-испанских культурных взаимоотношений, тем более что в этом плане есть заметное продвижение: свою роль сыграло здесь, конечно же, основание новой испанской республики. Самый видный и деятельный испанский мыслитель, Хосе Ортега, стоит в тесной взаимосвязи с духовным миром Германии, а испанская наука в целом – упомяну здесь лишь имена Менендес Пидаля и Америко Кастро – отмечена такой высотой гуманистической мысли, о которой нам остается только мечтать.

На одной только национальной материи дух наш, немецкий дух, просто не выживет. Оторвавшись и от Запада, и от Юга, он неизбежно склонится к Востоку, то есть, собственно, к своей гибели. Национализм наш духу открыто враждебен, и даже в нормальных исторических обстоятельствах это можно было бы счесть предвестием нового варварства – что само по себе уже достаточно плохо. Но сегодня, в судьбоносный час для европейской цивилизации, варварство рассматривать следует как первый шаг к большевизму. Ныне это движение, с легкостью отбросившее дух и погрязшее в материализме, нельзя уже характеризовать как безобидную блажь из вольнодумных союзов; теперь это целая вооруженная до зубов держава. Пора бы уже – хоть в последнюю минуту – нашим националистам задуматься: вправду ли хочется им погрузить в эту бездну и дух, и душу немецкого народа.

Кризис университетов?

Pater ipse colendi

Haud facilem esse viam voluit.

[Так сам бог пожелал,

чтобы взрастить было делом нелегким.]

Политические волнения и духовное смятение современной Германии отражаются, конечно, и на наших университетах. Студенты протестуют против неугодных преподавателей, а академические деятели, стоит им только восстать на машину репрессий, сразу же подвергаются… тем же самым репрессиям. Наши журналисты пока еще – пусть не всегда – все-таки, к радости, освещают такие случаи. В приложениях к некоторым крупным газетам подробно рассматриваются проблемы высшей школы. Пишут о ценности университета, пишут и о его правах. Но время от времени ставится острый, более радикальный вопрос: «А существует ли еще университет как таковой?»

1. Историческое осмысление

Дискуссии об университетах, их сущности и их призвании начались не сегодня. Послевоенным разрывом преемственности их тоже объяснить невозможно. Все это восходит ко временам расцвета немецких молодежных движений, то есть приблизительно к 1910 году. Именно тогда наша гуманистическая молодежь взбунтовалась против закосневших академических идеалов (можно вспомнить критику, с которой представители Круга Георге обрушивались на Виламовица, или, скажем, книгу Людвига фон Хатвани «Наука ненужных знаний»). Молодежь искала осмысления вместо буквализма, полноты опыта вместо убогой рабочей этики; исполненная мусического одухотворения, она боролась против невежества и мещанства. Она была аполитичной и не враждовала ни с духовностью, ни с науками. При этом не стремилась она и как-то соответствовать суровым требованиям научной обстоятельности (на профессиональном языке это называется акривией). «Внимание к мелочам» считалось в этой среде всего лишь необходимым требованием гуманитарных ремесел – и не более того: за высшую ценность этот подход тогда не держали. В те же годы Норберт фон Хеллинграт подготовил безупречное критическое издание сочинений Гёльдерлина, настоящий памятник немецкой культуры: совершенство метода сочеталось там с искренним восхищением. Такой была немецкая молодежь, которая истекла кровью при Лангемарке; образ ее сегодня всячески искажен.

Эта молодежь ничего не хотела ломать, а хотела строить нечто прекрасное. Овевал ее воздух святилищ. При свете жертвенного пламени справляла она празднество духа и жизненной красоты. Принципы исторического сознания находила она у Дильтея; понятийному высвобождению от позитивистского гнета ее обучал Бергсон; гимнические высоты указывал ей Георге. В этой среде тогда созревала и первая, гениальная книга Гундольфа: «Шекспир и немецкий дух».

Война – за свои пятьдесят месяцев – просто никак не могла вполне развратить молодежь и испортить ее под корень. Преобразование высшей школы даже в военные годы планировалось и с энтузиазмом обсуждалось в молодежных газетах. Отто Браун, расточавший свое бесконечное дарование, тоже принадлежал к этой волне; в апреле 1918 года он погиб в ходе одной из последних наших наступательных операций. Опубликованные письма из его наследия, равно как и военные дневники прусского юнкера Бернхарда фон дер Марвица, для нового поколения могут стать настоящим уроком: образцом посвящения, самосознания и самовозвышения. Своих мертвых мы чтим на военных парадах, но что мы поняли в их духовном завете?

Не война, а скорее революция, иностранное вмешательство и кабальная долговая зависимость политизировали Германию. С 1919 года молодежное движение начало мертветь, превращаясь в политические союзы и объединения. Духовное пламя угасло: у этого много причин, и из них главнейшая – это острый экзистенциальный кризис, поразивший в те времена как отдельных людей (работающих студентов!), так и всю страну в целом. На место молодежи пришли старшие, пришли учителя. Светила немецкой науки осознали свою ответственность: осмысление роли университетов и гуманитарного знания в новой стране – вот что они на себя приняли. Эрнст Трёльч, Макс Вебер, Макс Шелер взялись в изменившихся обстоятельствах за те же проблемы – духовные, философские и политические, – над которыми в свое время бились Шеллинг и Шлейермахер, Гумбольдт и Ницше.

Неужели все забыто? Неужели сегодня мы намереваемся жить так, будто ничего не было? Неужели забудется и окончательно сгинет все то, что готовили для Германии люди благороднейшей крови и высочайших помыслов? Любое исследование об университетах в современной Германии начинаться должно с вопросов о совести и самосознании. Спорят сегодня много, много дебатируют, но, к стыду нашему и к нашей боли, вопросов этих никто практически не коснулся.

Да, я, конечно же, знаю, что «ситуация очень изменчива». Но таким объяснением довольствуются