Читать книгу - "Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская"

Екатерина Николаевна Раевская была старшей дочерью того самого генерала Николая Николаевича Раевского, который неизменно отказывался от любых титулов, утверждая, что его фамилия звучит куда громче. В начале 1820-х она вышла замуж за Михаила Орлова, который в марте 1814 года принял капитуляцию Парижа и был, как считается, одним из прототипов князя Гремина.

Того самого Орлова, которого всесильный старший брат Алексей, «собинный» друг императора Николая I и глава знаменитого III отделения Его Императорского Величества канцелярии, «отмазал» от наказания за участие в ранних декабристских организациях: Орлов отделался увольнением со службы и ссылкой в своё имение. В эти годы Орлов, по свидетельству Герцена, был похож на льва, сидящего в клетке и не смеющего даже рычать… Екатерина Николаевна пережила мужа на сорок с лишним лет — она была одной из последних женщин, хорошо помнивших Пушкина…

Пушкин же, между прочим, не собирался расставаться со своей героиней. «Она волнует меня как страсть», — как-то обмолвился он. И ещё характернейший пушкинских штрих к её портрету: «Моя Марина извивается и вьётся, как змея»… О том же говорил мне и Темирканов — музыка Марины похожа на незаметно крадущуюся змею, этакую королевскую кобру, которая всегда готова к броску.

Екатерина Николаевна Орлова (Раевская)

У этой особы на карте всё. Честь. Совесть. Марина, на ложе которой побывало множество любовников, готова абсолютно на всё. У неё, при невероятно магнетической женской натуре, — не менее невероятный жизненный цинизм в суждениях о любви, о постели, о чувствах, и никакие моральные барьеры ей нипочём. Их для неё просто не существует. И ей, не гнушавшейся ничем девушке, как сейчас говорят, с пониженной социальной ответственностью вынь да положь, как Саломее голову Иоканаана, титул царицы московской!

Вынули. Положили. Но — всего-то на девять дней! 8 мая 1606 года она была венчана и коронована на царство, а уже 17-го, во время восстания против её мужа, которого москвичи считали самозванцем, она чудом уцелела — её просто не узнали!

Но бурный и кровавый роман её жизни на этом не закончился. Чего только в нём не было: и венчание с Тушинским вором, и прижитый от него ребёнок, которого на Руси прозвали «ворёнком», и «бега» по всей России: от Дмитрова до Астрахани, от Калуги до Яика[41]… Трёхлетний «ворёнок» летним днём 1614 года был повешен в Москве, а когда и где закончилась жизнь самой царицы Марины Юрьевны, достоверно не известно никому…

Но вполне определённо можно говорить о том, что конец её был очень печальным. Я бы даже сказала — страшным. Историки не исключают, что и она была под грохот смутных дней без лишнего шума повешена или утоплена, а красивая легенда гласит, что в башне коломенского Кремля, которая с тех пор зовётся Маринкиной, она «умерла с тоски по своей воле». Или, перекинувшись в горлицу, улетела в узкое крепостное окно…

О, с каким наслаждением я «вгрызалась» в эту роль! Она мне кажется в чём-то похожей на героинь, которых я воплотила на сцене впоследствии и о которых я писала в предыдущей книге: на Вителлию из моцартовского «Милосердия Тита» и даже на штраусовскую Саломею.

И, разумеется, на Кармен, которую я пела только в концертном исполнении. При этом не напрасно вспоминая Полину Виардо, которая говорила о Кармен как о своей полусбывшейся — наверное, как и у меня! — мечте, ведь ей по возрасту не довелось воплотить этот образ на сцене. Но отрывки из оперы Бизе она пела в салонах с невероятным успехом, и не зря Теофиль Готье говорил, что в своём стихотворении «Кармен» он описал именно Виардо! «Дубил ей кожу сатана…»

Очень похожей на неё казалась мне и моя Марина. Её тоже совершенно точно сатана от души в одну щёчку поцеловал. Вот характер! Неспроста сам Пушкин её обожал. Такая вот чистейшей воды femme fatale — она не постоит абсолютно ни перед чем. И всё, что называется, при ней. она невероятно хороша собой. Она женственна. Она по-польски такая смачная, утончённая и очень рафинированная особа. Как её описывают современники? Точёные руки, длинные пальцы, осиная талия, огромные, чуть раскосые глаза вразлёт… И не забудьте, что она — дочь закалившегося в сражениях польского военачальника, сандомирского воеводы, а стало быть при ней и желание, и умение повелевать…

Словом, очень ведьмистая была дамочка. Сродни булгаковской Маргарите. Распахни окно, и она вылетит в него — то ли на метле, то ли сама по себе. Именно об этом и повествует известное доныне старинное коломенское предание…

Ведьма Марина у Мусоргского лишена ведьминского отрицательного обаяния. Напротив — она элегантна. Ловка. Женственна. В меру эмоциональна. И, разумеется, очень красива. Как ей и подобает, отлично ведает силу своих женских чар. За километр чует, что за мужик перед ней, знает, на какие больные или слабые точки надавить у каждого из них и вообще с кем она имеет дело. Ну просто изощрённая, невероятно аттрактивная и очень скользкая змеюка! И совсем не зря даже скука у неё — помните? — адская. И никто лучше неё не понимает, как завести этот механизм соблазнения, как и на сколько оборотов повернуть ключ в замке…

Но при этом в ней такое обаяние и такая женская сила, такой женский шарм, такое ощущение эротизма и силы сотворить с мужчиной решительно что угодно, что для актрисы играть такой характер — такое удовольствие, такой простор для настоящего творчества!

Сандомир

Вот в дуэте на бедного, околдованного и окутанного этаким магическим облаком Димитрия и обрушивается девятый вал сексуальности и эротизма. Да так, что он готов уже бросить абсолютно всё и бежать, идти, ползти за этой змеёй куда угодно, выполнять малейшие её капризы.

«Не мягка, а жестковата…»

Вот она. «Скучно Марине, ах, как скучно!» — польский колорит, полонез, мазурка, эти «вздёрнутые» интонации. «Панна Мнишек славы хочет, Панна Мнишек власти жаждет!» Да как вы все не понимаете! Мне престол царей московских надобен — на меньшее я не согласна! И что я слышу в ответ? Страсти томной излиянья, пылких юношей моленья и речи пошлые магнатов…

Вообще в выражениях она не очень стесняется. «И не можете вы, пане…» Окончание фразы скрывают семь нот в оркестре, которые в спектакле Большого театра стыдливо прикрыли ничего