Читать книгу - "Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения - Томас Коэн"

пряла, стараясь, чтобы отец не услышал шума»494. Лукреция вспоминала, что по вечерам слышала, как открывалась дверь в доме Паллантьери, когда он шел колотить в дверь их дома495. Все это время Кристофоро оставался в неведении. Наконец, к концу лета Адриана поддалась угрозам и мольбам. Она впустила Паллантьери.

Мессер Алессандро просил, чтобы мать просто впустила его в дом, ведь ему будто бы нужно было лишь поговорить со мной, и он клялся и божился, что только побеседует со мной… И в конце концов мессер Алессандро взял мою мать измором, и однажды вечером она впустила его496.

Вероятно, время было позднее, поскольку Кристофоро, по его собственным словам, уже лег спать497. Как только Паллантьери вошел, он сразу кинулся к лестнице. Испуганная Лукреция прошмыгнула на кухню, «где не было ни света, ни вообще ничего [ne lume ne niente]»498. «Но мессер Алессандро поднялся на второй этаж и прошел на кухню, где я была. Мне показалось, что он знает планировку дома»499. Паллантьери не разменивался на слова обольщения и любовные ласки: «Он обхватил меня и изо всех сил стал пытаться плотски меня познать. Я же изо всех сил защищалась при помощи моей матери. Она втиснулась между нами, и в тот вечер он ничего не смог сделать»500.

Натуралисты с изумлением отмечали странное оцепенение суматранской мартышки, покорно лежащей в пасти схватившего ее комодского варана. Мартышка словно замирает от ужаса, оглушенная ожиданием гибели, размером и мощью хищника, и позволяет ему удобнее перехватить себя и проглотить заживо.

Неделя шла за неделей. Адриана, казалось, оцепенела. Она не искала помощи ни у мужа, ни у кого-либо другого. Что ей было делать? К кому обращаться? Ведь угрожавший ее дочери человек из дома напротив, с его шпагой, длинной фиолетовой мантией, физической мощью, длинной бородой с проседью, был живым воплощением закона501. Потом Паллантьери вновь перешел в наступление, сначала со слащавыми извинениями и посулами – «клянясь, что нам нечего бояться: он не позволит себе такой грубости, как тем вечером». За этим последовала еще одна неприкрытая попытка изнасилования502. Но даже после второго нападения Паллантьери Адриана открыла дверь на улицу еще раз. Дело было в конце октября или начале ноября 1548 года, через три недели после первого визита. Как объяснила суду Лукреция:

Однажды вечером он пришел таким же образом. Я отступила в свою спальню, к сундуку возле кровати. Мать была там же. Он не мог оттащить ее от меня, поэтому схватил ее и, насколько я помню, швырнул на пол. И он погасил свет и заявил, что ни за что не уйдет, пока не исполнит задуманное. И так, прямо на этом сундуке, мессер Алессандро овладел мной, пока моя мать рыдала и пыталась оттащить его от меня. И он причинил мне боль, и у меня потекла кровь. И он был первым мужчиной, с которым у меня были какие бы то ни было плотские дела. Я говорила ему отстать от меня, но он схватил меня так, что я не могла пошевелиться, и сделал то, что хотел. Он оставался у нас какое-то время, примерно до полуночи. В ту ночь он проделал это со мной лишь однажды503.

Как бы Адриана ни была причастна к произошедшему, как бы ни предвидела предстоявшую развязку, она была совершенно раздавлена. «Она заболела, – сказала Лукреция. – Целых три дня она не ела и не пила»504. «Только постоянно плакала. И только подумайте! Мой отец не знал, в чем причина. А она не хотела сказать ему. Он спрашивал ее: „Что с тобой случилось?“ Она же сказывалась больной»505.

Паллантьери тем временем начал готовить почву для своего нового тайного сада земных наслаждений. Словно в суде, обрабатывая подозреваемого, Алессандро сеял там и здесь семена обычных угроз и посулов обольстителя. Держи рот на замке, говорил он девушке и обещал, что «станет источником благосостояния для ее семьи»506. Та же смесь угроз и обещаний стала поводком и для Адрианы; неделю спустя она снова открыла ему дверь507. Затем последовали несколько недель частых половых сношений, и к Рождеству малышка Лукреция уже ждала ребенка.

Это была последняя капля. Адриана очутилась в тупике: «Я боялась, что мой муж узнает об этом. Если он все обнаружит, я погибла»508. Чтобы понять страдания Адрианы, здесь нужно поведать не только о ее собственном затруднительном положении, но и о дилемме, перед которой оказались ее муж и дочь. Мужу проступки жены могли дорого обойтись, обернувшись и потерей чести, и денежным уроном. Небрежные историки часто утверждают, будто в эпоху Возрождения у девушки было лишь две возможности: либо бескомпромиссная девственность до брака, либо проституция. В реальности между этими полюсами располагалось обширная серая зона. На ярмарке невест, если не принимать в расчет высшей знати, непорочность невесты была лишь одним из множества факторов, принимавшихся в расчет. Она была важным ресурсом, тогда как ее отсутствие оборачивалось разорительными тратами. Однако другие факторы, в особенности богатство, могли качнуть весы на ярмарке невест в противоположную сторону. Не сохранить девство до брака было постыдно, но это не являлось приговором, если семья могла задействовать другие ресурсы, позволявшие устроить брак или, за более высокую цену, постриг в монастырь. Таким образом, обязанность Адрианы, как и любой жены перед ее мужем, состояла в исправной заботе о безопасности его дочерей. Ведь промах с ее или их стороны мог нанести отцу семейства немалый урон, причем не только его репутации, но и финансам из‐за дополнительных расходов на приданое. Итак, теперь Адриана с помощью Кристофоро должна была найти средство вновь поднять статус дочери на ярмарке невест, заменить ее утерянную невинность звонкой монетой. Но у кого были деньги? У этой скользкой рептилии – Алессандро!

В Риме эпохи Ренессанса женщины, даже оказываясь в роли жертвы, имели гораздо больше самостоятельности и возможностей, чем мы часто думаем. Не Кристофоро, а сама Адриана отважно бросила вызов обидчику: ему теперь следует уладить все дело. По воспоминаниям Лукреции, именно мать всегда вставала на ее защиту:

Моя мать приняла решение поставить отца обо всем в известность. И она заявила мессеру Алессандро: «Теперь, поскольку вы причинили вред, вы же сами и должны признаться в этом и устроить все дело так, как это будет необходимо»509.

Или в другой