Читать книгу - "Акация - Юрий Клен"

ее полусумасшедший мозг прошивает молния ясного осознания: это белое пятно на берегу — это не оторванный листок от книги с именем «Анна», а большой букет белой акации, который держат продавщица цветов. О, ей срочно нужен этот букет! Окунуться в него лицом, забыться в том аромате, заглушить им невыносимый запах бензина. Если он будет рядом в пути, ее перестанет тошнить и исчезнут призраки, преследующие ее уже три дня, которые довели ее уже до безумия. Что делать? Стрелка ее волевого компаса, как обезумев, трепещет и с бешеными отклонениями суетится туда-сюда — то вправо, то влево — и вдруг встает неподвижно, острым концом указывая на берег. Бегом бросается Анна с палубы. На мостике сталкивается с профессором Ступиным. Рассеянный профессор купил билет в другую сторону, но в последнюю минуту успел обменять его в кассе и спешит попасть на пароход. На мгновение Анну пронизывает мысль, что профессор в своей крылатке, забавно развевающейся на ветру, тоже напоминает что-то очень знакомое. Да. Того недорезанного петуха, который бежал, хлопая крыльями. Он так же неловко спотыкается, припадает на одно колено и, забегая на палубу, чуть ли не падает. Анна уже на берегу (скорее, чтобы успеть!), подлетает к женщине, покупает у нее все цветы; не считая, вынимает горсть денег и платит. Тогда с неописуемым наслаждением погружается всем лицом в это белое море аромата; слышит за своей спиной третий гудок парохода, но он уже не раздирает ей душу, нет, он никак не влияет на нее: обычный гудок. Обернувшись, она видит, как отплывает от берега «Лев Толстой». Все ее существо охватывает расслабление, которое сладкой изморой расплывается по жилам. Как будто три дня ее без перерыва электризировала какая-то страшная, безжалостная машина, пропуская ток сквозь все ее нервы, и вот кто-то повернул выключатель и выключил ток. Охваченная внезапным бессилием, но почему-то счастливая, Анна падает на скамейку на набережной, свесившись через ее спинку, как мокрое полотенце. Слезы текут по ее лицу. Проходит пять, десять, пятнадцать, двадцать минут. Она сидит ослабевшая, разомлевшая и улыбается. Пароход уже далеко, голоса и шума его уже не слышно. Тогда она поднимается, словно насквозь пропитанная жизнедарной свежестью цветов, внезапно возродившей все ее существо, и медленно идет домой. Дома застает на столе телеграмму: неожиданное известие от мужа, который прибудет завтра вечерним поездом. Счастливая, улыбающаяся, она спрашивает себя, неужели это его стремление как можно скорее увидеть ее передалось ей и задержало ее здесь? Но знает, что нет: это была только последняя капля в полном бокале, заставившая терпкое вино ее четырехдневных страданий перелиться через край. Где-то мерцает мысль, что нужно известить пароходное управление, чтобы занялись ее чемоданчиком, оставшимся на палубе. Но странное дело: она с этим не спешит — словно оно совсем лишнее. Ставит цветы в воду. Чтобы не опьянеть от запаха, выносит их на веранду, но на ночь оставляет открытой дверь; только пару веточек ставит на столике у кровати. Ложится, такая счастливая и спокойная, как еще никогда при жизни своей, и засыпает глубоким сном без сновидений.

Между тем пароход идет в бархатную ночь. Шумит вода из-под колеса. Звездная тьма плывет над Днепром. Взрослые и дети пошли спать вниз. Наверху осталась молодежь, играют на гармошке, поют песни. Вот подплывают к какой-то пристани.

— Какая это остановка? — кричит кто-то с палубы, но из-за шума ответ не слышно.

Пароход притягивают канатами и привязывают. Люди сидят на бензиновых галлонах, потому что не всем хватило места на скамейках, — на галлонах с надписью «Медсантруд». Из дымохода летят золотистые искры, вышитый ими дым несется вверх так, словно кто-то разворачивает сказочный свиток, бесконечный дымчатый шлейф Шехерезады, испещренный звездами. Кто-то бросает непогашенный окурок, и вдруг — страшный взрыв сотрясает воздух, в мгновение ока палуба становится морем огня и дыма. Отчаянные крики тонут в пылающем треске языков пламени. Кто ближе к краю, скачет через перила в воду. В трюме все проснулись, среди общего шума и суеты рвутся вверх, но оттуда пламя идет навстречу. Внизу жар такой, что черепа трещат. Люди бросаются, отталкивая друг друга, к круглым маленьким окошкам, но сквозь них не пролезть. Военный в форме — очевидно, какой-то комиссар — через окошко протягивает пачку переписки и документов и просит взять и передать, куда следует, а сам стреляет себе в голову. Девочка в пелеринке застряла в окне и не может худеньким тельцем продвинуться дальше. Просит и умоляет вытащить хотя бы за голову ее. Да как это сделать, когда с той стороны вода, а вокруг огонь! Ее ноги уже горят, пламя поднимается выше, и, словно подрезанный цветок, она клонится в сторону. Пожар грозит опрокинуться на пристань, а на пристани амбары, и на пристани начальник поставил фортепиано. Поэтому он дает приказ подрезать канаты, и пароход — остров огня и чада, остров адского крика и воя, — качаясь, несется по Днепровым волнам. Плывет по воде, как фантастический цветок, как гигантская виктория регия, белая, вспыхнувшая венцом багряных лепестков и которую некий факир посредством черной магии заставил бешено, чудовищно вырасти.

Наутро пароход — только черный остов, обглоданный костяк допотопного чудовища, пахнет от него горелым мясом и бензином. Словно археологи-исследователи, в еще не остывшее нутро его залезают члены следственной комиссии и там, в трюме, среди почерневших трупов находят и профессора Ступина с бритвой в руках и перерезанным горлом, который, туловищем склонившись вперед, головой припал к коленям.

Анна еще спала, когда открыла дверь хозяйка, на цыпочках подошла к кровати и положила на столик письмо и свежую газету. Когда очнулась, первый взгляд ее упал на почту. В запоздалом письме с Кавказа муж рассказывал о путешествии по Военно-Грузинской дороге, о ледниках и снежных шпилях, о пропасти, над краем которой мчался его автомобиль. Свежим дуновением вершин и горного леса веяло от этого листа. Тогда взялась за газету. На последней странице редакция еще успела вместить краткое известие о крушении «Льва Толстого». Мелкой дрожью ужас пробежал по ее телу, когда взгляд упал на это сообщение. Извещалось только о самом факте, подробностей еще не было. Медленно сознание ее яснело, развеивалась мгла, четыре дня подряд туманящая мозг, и стало понятно, что в те дни мучило своей непостижимой загадочностью. Долго находилась еще под впечатлением известия. Тогда вспомнила, что вечером приедет муж, и душу ей залило лучами. На орешнике под окном непрерывно чирикала какая-то птица. Сквозь широко распахнутую дверь глянула на веранду. Оттуда несся влажный аромат. На столе, словно