Читать книгу - "В лучах эксцентрики - Иван Дмитриевич Фролов"

Выпили, вспомнили прошлое. И здесь Гайдай рассказал, как он знакомил приехавшего из Одессы Карасева с материалом своей первой комедии — «Жених с того света» (по сценарию «Мертвое дело»).

Членов съемочной группы он предупредил, что приехало начальство из министерства (кстати, солидный, представительный Карасев, к тому же великолепный актер, вполне подходил для такой роли) и хочет посмотреть материал. В группе все заработали — быстро подложили материал, организовали зал. Сидят, смотрят. Со стороны «представителя министерства» слышатся направляющие реплики. А нужно сказать, что Володя был тогда, что называется, подшофе. Смотрят дальше. И вдруг Гайдай слышит легкое похрапывание. Он наклонился и видит, что Карась спит! Это задело постановщика: уснул, скотина, на его фильме! Леня остановил просмотр.

— Этот ответственный товарищ измотался на работе. Пусть немного отдохнет.

Все тихо вышли из зала, выключили свет…

Проснулся Карасев за полночь и, как сам добавил к рассказу Гайдая, не мог понять, где он и почему. Долго плутал по лабиринтным коридорам и переходам «Мосфильма» и с трудом добрался до дому.

В этой истории комедиограф Гайдай предстает перед нами в своем репертуаре — гораздым на проделки и розыгрыши. Причем, как, вероятно, заметил читатель, в жизни он склонен к жесткому, небезобидному юмору. Именно в этом направлении — как едкую и злую сатиру — он ставил свою первую комедию «Жених с того света».

В процессе работы над комедией Леня пригласил меня на «Мосфильм» и показал один из первых вариантов картины. Комедия привела меня в полный восторг. Я был пленен легкостью и остроумием, отточенным ритмом, яркими сатирическими красками. Фильм был сделан на хорошем профессиональном уровне.

А главное, он нес злободневное, социально значимое содержание, ради которого и стоило переносить все муки творчества. Было видно, что проблема формализма, бездушия по-граждански волнует режиссера, можно сказать, выстрадана им.

Главным «героем» комедии был некий Петухов (роль которого исполнял Р. Плятт) — руководитель учреждения под названием КУКУ (Кустовое управление курортными учреждениями). Бюрократ до мозга костей, для которого бумажка важнее всего на свете, Петухов в таком же духе воспитывал своих подчиненных и насаждал в управлении атмосферу бездушия и поклонения «грамоте». Он говорил, что подписанная справка уже не бумажка, а документ государственного значения. Подчиненный Петухова, управделами Фикусов (Г. Вицин), оказался способным учеником и верным последователем своего начальника. На вопрос, чем занимается их учреждение, Фикусов разъясняет, что оно является промежуточным звеном и пересылает бумаги из вышестоящих учреждений нижестоящим и обратно. А если бумаги были главным содержанием и смыслом деятельности учреждения, не удивительно, что они превращались для сотрудников в некую вызывающую поклонение святыню.

Оставив вместо себя Фикусова, Петухов уходит в отпуск, чтобы жениться. Но тут случается непредвиденное событие, которое выворачивает происходящее наизнанку и лучше выявляет его абсурдность. Карманник вытащил у Петухова бумажник с деньгами и документами, а сам попал под машину. В его кармане находят документы на имя Петухова и считают, что погиб начальник КУКУ.

В управлении готовятся к похоронам «усопшего». Фикусов репетирует надгробную речь. И в это время появляется погибший. Выслушав о себе, как и положено о покойнике, немало лестных слов, Петухов несколько поправляет и углубляет свою характеристику.

Но тут до Фикусова вдруг доходит, что его начальник умер и, следовательно, перед ним нечто вроде духа. Все попытки Петухова доказать, что он живой, не дают результатов. Фикусов следует заветам своего начальника. Он говорит словами Петухова, что фигура без удостоверения не является основанием установления личности. Поэтому от Петухова требуют вещественных доказательств того, что он не умер, то есть документального подтверждения сего факта.

Петухов идет в поликлинику и просит выдать ему справку о том, что он живой. А там его просят прежде всего предъявить паспорт, который он потерял. Так начались хождения Петухова по мукам, во время которых он с лихвой познал цену насаждаемого им бюрократизма. Собственно, эту историю можно считать классической для сатирического сюжета: злостный бюрократ испытал на себе прелести заведенных им порядков!

Эти необычные перипетии были воплощены в строгой реалистической манере — без гротеска, даже без малейшего нажима. Сами ситуации работали на идею и вызывали смех.

Комедия получилась острой и злой, бездушие, формализм стали объектом едкого издевательства. Режиссерские трюки органично вписывались в отличную работу таких мастеров смеха, как Р. Плятт и Г. Вицин. Мне даже казалось, что образ Петухова, созданный Пляттом, можно бы внести в классику советского комедийного кино, поставив в один ряд с Бываловым—Ильинским.

Меня прямо-таки распирало от гордости за товарища. Ведь это Ленька Гайдай, с которым мы более пяти лет бок о бок занимались на одном курсе, выходит на большую дорогу советского киноискусства, выходит в первые ряды наших комедиографов. Но моя радость оказалась преждевременной…

Станислав Ежи Лец писал, что «сатира никогда не сможет сдать экзамен,— в жюри сидят ее объекты».

Это афористическое высказывание юмориста требует некоторой расшифровки, а именно: что же представляло собой в то время ответственное жюри в советском кинематографе?

На пятом съезде киноработников и после него в прессе в пух раскритиковали и признали негодной многоступенчатую систему приемки сценариев и фильмов. Было во всеуслышание заявлено, что, начиная со студии и кончая Госкино, существовало семь инстанций, в которых заседало около тридцати человек. Важнейшие из этих инстанций: редакция и руководство творческого объединения, редакция и руководство (а также худсовет) студии, редакторы и руководство сценарно-редакционной коллегии Комитета и, наконец, председатель Госкино.

Но и этим перечень не исчерпывается. Известны случаи вмешательства в творческий процесс по созданию фильмов самого Генсека и его подручных: взять хотя бы С. Эйзенштейна, вынужденного вносить поправки в «Ивана Грозного».

Да! И все эти люди, от редактора объединения до Генерального секретаря ЦК партии, стояли над режиссером и имели право делать по поводу принимаемых сценариев и фильмов замечания, вносить поправки, а на определенных ступенях — разрешать или запрещать демонстрацию картины. При таком множестве ответственных принимающих эта сложная система уже сама по себе, то есть в силу своей организационной структуры, могла стать, и нередко становилась, непреодолимой стеной на пути фильма к зрителю. Работники кино хохмили, что запретить фильм, и особенно сценарий, может каждый из них, а принять должны были все.

Определяя факторы, тормозящие выпуск фильмов на экран, в первую очередь следует, видимо, назвать субъективное мнение членов редсоветов и комиссий, что в просторечии определяется как различие вкусов и взглядов на действительность и искусство.

Вспоминая, например, недавнюю рубрику «7X7» в «Литературной газете», можно