Читать книгу - "Достоевский in love - Алекс Кристофи"

Режим его день ото дня не менялся: сон до часа пополудни; работа с трех до пяти; сходить на почту на случай, если с письмом пришли новости из России; тем же путем отправиться домой через Королевский сад; ужин дома; прогулка в семь; чай, затем работа с 10.30 вечера до пяти утра. Эпилептические припадки нечасто посещали его зимой и весной. И все же он ощущал, как кровь приливает к голове и сердцу. Работа над «Бесами» шла неровно, и он чувствовал, что в романе есть какой-то изъян, но не мог понять, какой. Сюжет с убийством был смехотворной интригой, а Верховенский превращался в фигуру полукомическую. Книга нуждалась в балласте. То-то и есть, что всё беру темы себе не по силам. Поэт во мне перетягивает художника всегда[453].

В середине июля 1870-го он пережил серию эпилептических приступов, один за другим. Стал нервным, память ослабла, мысли разбегались. Его накрыла странная грусть. Раньше, чтобы восстановиться после серьезного приступа, ему требовалось три дня – теперь на это ушло шесть. Когда в августе начал приходить в себя и, возвращаясь к работе, перечитал написанные 240 страниц, то увидел, что значительную их часть придется выкинуть. Ему пришел в голову совершенно новый план романа, гораздо лучший. В романе появится второй герой по имени Ставрогин, отчасти похожий на Великого Грешника из его ненаписанного романа, но более загадочный и сдержанный, падший Люцифер – или Мефистофель. Федор вспомнил Спешнева и то, как он увел за собой других в кружке Петрашевского, словно и не участвуя в нем. Слишком давно уже хочу изобразить его[454]. Ставрогин должен был стать трагической фигурой, типично русской, но также и представителем «известного слоя общества», который распространялся по Европе. Он встретит достойного соперника в отце Тихоне, лучезарном православном священнике, который осветит путь к спасению. Это добавило значительной глубины сюжету, но также и означало невозможность предоставить первую часть еще несколько месяцев, что, в свою очередь, означало – никаких подарков с небес, невозможность вернуться в Россию до следующей весны. Он не был готов снова издавать слабый материал, даже если ради этого пришлось бы поставить жизнь на паузу. Если б Вы знали, как тяжело быть писателем, то есть выносить эту долю? Верите ли, я знаю наверно, что будь у меня обеспечено два-три года для этого романа, как у Тургенева, Гончарова или Толстого, и я написал бы такую вещь, о которой 100 лет спустя говорили бы![455]

Федор быстро работал над «Бесами», первую часть которых он переделывал двадцать раз, прежде чем ее опубликовали в январском выпуске «Русского вестника». Сложно было бы выбрать более удачное время в плане актуальности: франко-прусская война завершалась в том месяце пленением Наполеона III, за чем быстро последовала Парижская коммуна, социалистическое правительство, основанное на революционный принципах, которое, в свою очередь, три месяца спустя было свергнуто армией[456]. Неужели и Вы один из тех, которые говорят, что опять не удалось за недостатком людей, обстоятельств и проч.? Во весь XIX век это движение или мечтает о рае на земле, или, чуть до дела – выказывает унизительное бессилие сказать хоть что-нибудь положительное. Желание чего-нибудь не есть достижение[457].

Весной 1871-го Анна так истосковалась по дому, была так измучена кормлением Любы, что едва выбиралась из постели. Вдобавок она была беременна в третий раз, так что им необходимо было отправиться в путь до родов. Тем временем Стелловский вернулся к своим старым трюкам и продавал новое издание «Преступления и наказания», отказываясь что-либо платить автору. С теми деньгами они могли бы позволить себе тотчас вернуться в Россию, но вежливые визиты Майкова с вопросами об оплате были не чета искусному слизню вроде Стелловского.

В этот вечер я решил в последний раз испытать счастье и… и, кроме счастья, ощущал ужасную потребность играть[458]. Федор решил в последний раз отправиться в Висбаден – все или ничего. Матери Анны, которая не одобряла азартные игры, они сказали, что он едет во Франкфурт по делам. Если Федору суждено было потерять все – а это казалось неизбежным, – их тайным кодом для просьбы о деньгах на обратную дорогу было «напиши мне». Нужно ли говорить, что он тут же проиграл 100 талеров, которые привез с собой, а на следующий день – те 30, что она послала ему на обратный билет на поезд? Ему приснился кошмар с участием отца, что, казалось, предрекало страшную катастрофу. Умрет ли Анна от горя, узнав, что он сотворил с ней и Любой? Федор среди ночи выбежал из дома в поисках священника, но заблудился и вместо этого вернулся домой и написал Анне длинное письмо:

«Аня, ты имеешь полное право презирать меня, а стало быть, и подумать: „Он опять играть будет“… Не буду, не буду, не буду и тотчас приеду! Верь. Верь в последний раз и не раскаешься. Теперь буду работать для тебя и для Любочки, здоровья не щадя, увидишь, увидишь, всю жизнь, и достигну цели!.. Я как будто переродился весь нравственно (говорю это и тебе, и Богу)… Не думай, что я сумасшедший, Аня, ангел-хранитель мой! Надо мной великое дело совершилось, исчезла гнусная фантазия, мучившая меня почти 10 лет. Десять лет (или, лучше, с смерти брата, когда я был вдруг подавлен долгами) я все мечтал выиграть. Мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено! Это был вполне последний раз![459]»

Подобные обещания он давал не единожды, но в этот раз было по-другому: он не столько хотел бросить, он потерял тягу к игре[460].

По возвращении он принялся за следующую часть «Бесов», и в июне 1871-го Катков прислал денег. Теперь у них были средства на возвращение в Россию. Их трехмесячное свадебное путешествие, которое растянулось в тошнотворное чистилище из долгов и странствий, после четырех лет наконец подходило к концу.

Они отправились забирать заложенные вещи. Почти не было сомнений, что Федора обыщут на границе и конфискуют все бумаги, поэтому Федор передал Анне все свои черновики за последние четыре года, чтобы она сожгла их в камине – «Идиота», «Вечного мужа», первую часть «Бесов». Но Анна не могла вынести мысли о сожжении записных книжек и отдала их матери, чтобы та пронесла их через границу осенью. Они приготовились вернуть пропавшие из юлианского календаря дни. В начале июля