Читать книгу - "Большое шоу в Бололэнде. Американская экспедиция по оказанию помощи Советской России во время голода 1921 года - Бертран М. Пэтнод"

к АРА. Большевики вряд ли были той жестко контролируемой партией, о которой мечтал Ленин и о которой писали во многих дезинформированных учебниках истории, хотя уже в 1922 году были созданы институты для установления единоличной диктатуры Сталина. Предполагалось, что Советская Россия будет диктатурой пролетариата, которой сейчас управляет его авангард, Партия большевиков. Но авангарду нужен был авангард, и партийная политика, которая якобы определялась на периодических партийных съездах и конференциях, на которых присутствовали делегаты со всей страны, на самом деле определялась наверху Центральным комитетом и все чаще его исполнительным органом из пяти членов, Политбюро.

Эта иерархия партийных органов была параллельна иерархии советского правительства, механизму, с помощью которого Партия управляла страной. В его основе лежал Всероссийский съезд Советов, состоящий из представителей местных советов, который созывался ежегодно для обсуждения и утверждения политики, уже выработанной на партийных собраниях. На вершине структуры советского правительства находился Совет народных комиссаров, «кабинет Ленина», состоящий из ведущих большевиков.

Партия имела политический контроль, но ей не хватало ни численности, ни ноу-хау. Число членов выросло с менее чем 25 000 в 1917 году до, по некоторым подсчетам, 775 000 в 1921 году, и в этот момент первая в истории чистка — бескровная — проредила ряды почти на треть. Итоговая цифра составляла менее 1 процента от общей численности населения и была недостаточно велика, чтобы позволить Партии укомплектовать центральную государственную бюрократию, которая чрезвычайно разрослась после революции. Помимо цифр, Партия не располагала опытом для самостоятельного управления правительством и промышленностью и, таким образом, была вынуждена полагаться на беспартийных экспертов, чтобы поддерживать вращение административных колес. Важным соображением было наличие надежных большевиков, которые либо занимали ключевые посты, либо следили за теми, кто не был большевиком. Наиболее известным примером такого сочетания красных и экспертов была Красная Армия, где Троцкий, вынужденный прибегнуть к услугам бывших офицеров императорской армии для командования своими войсками, прикрепил к ним политических комиссаров: партийных лоялистов, которым было поручено проводить наиболее важный вид политического контроля качества.

Таким образом, хотя в советской конституции ничего не говорилось о руководящей роли партии, Советская Россия фактически была партийным государством. По замыслу Фишера, Политбюро было для мнимого правительства России тем же, чем корова со сломанным рогом была для дома, который построил Джек:

А это корова безрогая,

Лягнувшая старого пса без хвоста,

Который за шиворот треплет кота,

Который пугает и ловит синицу,

Которая часто ворует пшеницу,

Которая в тёмном чулане хранится

В доме,

Который построил Джек.

Именно такой она представлялась ему в начале 1920-х годов. По прошествии десятилетия другое подразделение Центрального комитета, Секретариат, созданный сразу после Октябрьской революции, стал доминирующей политической силой. Секретариат, который вскоре должен был возглавить генеральный секретарь, отвечал за управление собственной расширяющейся партийной бюрократией, и он будет использовать свою власть в отношении назначения кадров для достижения контроля над всем партийным — и, следовательно, государственным — истеблишментом. Это было главным образом делом рук того величайшего интригана, Сталина, которого Ленин назначил первым генеральным секретарем в 1922 году. К концу десятилетия ему удастся сместить Политбюро в качестве дублера диктатора пролетариата. В конце концов он и его приспешники основательно терроризировали ряды партии-государства, которое построил Ленин.

То, где находилась власть в Советской России в 1921 году, было легко очевидно прибывающим американцам, как в центре, так и в провинциях. Чайлдс из казанской АРА, который все еще был угрюм из-за прошлогодних выборов президентом США скучного Уоррена Г. Хардинга, сухо заметил: «Нет особых сомнений в том, что именно коммунистическая партия контролирует все выборы в России, причем так же эффективно, как выборы в Нью-Йорке контролируются Таммани Холлом или как американские кандидаты в президенты подстраиваются под избрание Пенроуза или Смута на национальном съезде».

С введением НЭПА несколькими месяцами ранее Партия предприняла шаги по ужесточению дисциплины в своих рядах, наложив запрет на внутренние фракции. Большевики питали слабость к бесконечным полемическим спорам, что является пагубной привычкой для любой правящей политической партии, но что грозило иметь фатальные последствия для этой однопартийной диктатуры, когда отвлекало внимание и энергию руководства от быстро нарастающего политического и экономического кризиса зимы 1920-21 годов и начинало дробить партию. Теперь, когда началось опасное отступление, награда должна была быть сделана за единство партии.

Но принятый в марте 1921 года запрет на фракции не смог предотвратить возникновение разногласий внутри партии по поводу мудрости, ограничений и теоретической интерпретации Новой экономической политики. Партийные журналы отразили глубокое чувство разочарования среди многих верующих в связи с гибелью революционной романтики. После четырех лет разгрома буржуазии — сметания капиталистов революционной метлой в образах пропагандистского плакатного искусства того периода — теперь некоторые из этих самых буржуа должны были быть приглашены обратно за стол. И быстро стало очевидно, что это повлекло за собой нечто большее, чем реабилитацию свергнутых руководителей завода. К осени Москва и Петроград стали свидетелями возвращения кафе-шантанов, ночных клубов и казино, где так называемые нэпманы, нувориши, нажившие свое состояние непостижимым образом, занимались настоящей спекуляцией в больших масштабах. Перед лицом этого правоверные большевики вслух задались вопросом, не была ли Октябрьская революция совершена напрасно. Казалось, что весь коммунистический эксперимент зашел в тупик и, что еще хуже, вот-вот будет затоплен возрождающейся капиталистической волной.

Голдер был настроен на дилемму Партии: «Бедные Боло столкнулись с этим. Они израсходовали свои ресурсы, свое золото, свою пропаганду, свои уловки; они больше не могут натравливать одну иностранную державу на другую. Они даже не могут обратиться к пролетариату с призывом подняться и сбросить ярмо капиталистов, ибо они сами сейчас надевают это пальто». Неуклюжие попытки Ленина сказать чистую правду о необходимости уступить с таким трудом завоеванные позиции, в то же время предлагая надежду на будущее, казалось, только углубили замешательство, даже посеяли панику в рядах. Его ярлык для НЭПа, «государственный капитализм», был отвергнут ведущими идеологами партии, а его попытка изобразить это как простую «передышку» и «стратегическое отступление», как обнаружил Голдер, не убедила. «Как бы они ни старались, трудно убедить среднестатистического коммуниста в том, что Новая экономическая политика ведет к Утопии, а не к капитализму».

Хаскелл был прав, сообщив Гуверу, что внутри большевистского правительства существовало существенное единство. Однако, как он вскоре осознал, ударные волны, вызванные НЭПом, привели к заметному, хотя и нечеткому, разделению ортодоксальных членов партии на два типа: используя американскую терминологию, «умеренные», включая Ленина и Троцкого, более терпимо относились к реформам, в то время как «твердолобые» или «радикалы» слева демонстрировали в лучшем случае неохотное принятие буквы НЭПа, но оставались конституционно неспособными соблюдать его дух. В своих усилиях по поддержанию единства партии и морального духа Ленин иногда придавал своей риторике более резкий оттенок, чтобы удовлетворить