Читать книгу - "Белая Сибирь. Чешское предательство - Константин Вячеславович Сахаров"

На другой день привезли раненых. Две моих егерских роты потеряли из трехсот человек более ста убитыми и ранеными, но зато помогли сломить последнее сопротивление большевиков, взяли много пулеметов и захватили в плен целый советский батальон. Я обходил раненых. В углу лежал молодой егерь с обвязанной головой – пуля пробила ему череп. Белая повязка с проступившей кровью закрывала лоб и падала на опущенные ввалившиеся глаза. Лежавший рядом егерский офицер с простреленной грудью доложил мне, что раненный в голову егерь кинулся первым на пулеметы и упал раненным уже после того, как прикладом свалил большевика-комиссара.

Я взял у адъютанта Георгиевский крест и осторожно, чтобы не разбудить раненого, приколол его на грудь егерю. Но он открыл глаза, большие, блестевшие радостным блеском, и начал быстро говорить, двигая с трудом своими запекшимися губами:

– «Благодарствую, Ваше Превосходительство… ох… покорно благодарю, – и он нежно, торопливо гладил и новенький крест на черно желтой ленте, и мою руку. – Как эт-то мы побежали в атаку… пулеметы их трещат, наши стали падать раненными… ну, залегли мы в канаве… Вижу я… ох… вижу красные солдаты руки поднимают кверху, сдаваться хотят… Мы было к ним, а тут как раз из леса выбежали комиссары и давай красноармейцам грозить револьвертами… ох…»

– «Помолчи лучше, голубчик, тебе нельзя говорить», – остановил егеря доктор.

Тот перевел на него глаза, посмотрел строгим, мимолетным взглядом и зашептал еще быстрее.

– «Смотрю я, красноармейцы заругались с комиссарами; один комиссар взял да как стрельнет в голову одному своему пулеметчику, а он все руки кверху поднимал… идите, значит, – мы-то, – берите нас… Упал тот замертво. Ну, не стерпел я, прыгнул и побежал в атаку… Бегу и все норовлю комиссара большевика достать. А он в меня все стрелит. Ну как добежал, да как хвачу его прикладом, так он и повалился».

Усталый егерь откинулся на подушку и снова закрыл глаза.

Через несколько коек дальше встает при моем приближении другой егерь, молодой безусый парень, и стоит, неестественно как-то согнувшись в пояснице. Тихая ласковая улыбка трогает его бескровные губы.

– «Мы, Ваше Превосходительство, вместе с им в атаку бежали…»

– «Куда ранен?»

– «Вот сюды, в живот», – показывает он пальцем.

– «Как, в живот? Чего же ты стоишь, когда лежать должен».

– «Никак нет, Ваше Превосходительство, я могу стоять, когда начальство…»

– «Доктор, почему он не в постели и не перевязан?»

– «Да он, очевидно, не в живот ранен, – с такими ранами не стоят на ногах. Куда ты ранен, голубчик?» – обратился доктор.

– «Да вот сюды», – ткнул себе пальцем на живот егерь.

– «Не может быть, Ваше Превосходительство, он что-то путает».

– «Ну, осмотрите его сейчас же».

Положили егеря, раздели. Оказалось, ранен пулей в живот навылет и еле перевязан полевым санитарным пакетом.

Большинство наших раненых в этот период не хотели эвакуироваться в тыл и после нескольких дней госпитального лечения просились обратно на фронт. Так все понимали необходимость поддержать тех героев, которые изнемогали в непосильных боевых трудах, добывая для России победу, свободу и жизнь. Не понимал только этого тыл.

Верховный Правитель, вернувшись в Омск от меня, прислал также свой конвой, который вступил в бой под начальством своего командира полковника Удинцова и оказал много помощи. Но все это были капли в море; тыл пополнений для наших частей не давал.

Я не могу описать и сотой доли тех блестящих боевых дел, которые совершили войска 3-й армии. Каждый день был наполнен подвигами. Все части работали одна перед другой. Участник трех войн, перевидавший в течение моей двадцатилетней офицерской службы много боев, сражений, нескончаемую вереницу картин напряжения воли и геройства человеческих масс, я свидетельствую, что никогда не было выносливости, самопожертвования, подъема и храбрости, подобных тем, которые Русская народная армия проявила в эту осень 1919 года. Люди шли и дрались сутками и неделями почти без отдыха, зачастую не получая пищи, полуодетые и плохо снабженные. Но они шли вперед. И умирали, и побеждали. Ибо они видели перед своими духовными очами образ Великой Родины с окровавленным телом, в рубище, с печальными, как само горе, глазами, в которых стояли слезы позора и отчаяния. И призыв…

Благодаря беззаветному самопожертвованию командного состава, наших офицеров и вере в успех, была достигнута полная согласованность в действиях, постоянная поддержка и помощь друг другу.

Только все это и давало возможность довести дело до конца. 31 сентября, после месяца непрерывных боев, красные были отброшены за Тобол.

Насколько поредели за время этой операции ряды 3-й армии, как мало осталось бойцов, можно судить из таких фактов; при наступлении наши действия основывались главным образом на широком применении маневра; почти всюду нам удавалось комбинированными действиями и обходами бить превосходного в числе противника. Почти в каждом деле брали в плен красноармейцев, иной раз по нескольку сот человек. И вот в конце сентября этих пленных красноармейцев держали неделю, другую в ближайшем тылу, сводили в запасные роты, учили и тренировали, отбирали все вредное-зараженное, коммунистов и других партийных работников, – и затем вливали эти запасные роты в наши боевые полки. Это были последние наши ресурсы; красноармейцы пополняли белые войска. И они шли охотно, наряду с нашими старыми офицерами и солдатами; с их глаз спадала грязно-красная повязка, они убеждались, что белая армия идет в смертный бой за Русское народное дело, чтобы спасти его из хищных крючковатых рук интернационала, этого всемирного Шейлока.

Армия не получала пополнений с тыла, ни одно обещание Главковостока выполнено не было; армия в это время уже не имела своих запасных частей, да и не могла их иметь со времени своего преобразования в неотдельную.

Плохо было и со снабжением. Наступил октябрь, конец сибирской осени, с длинными холодными ночами, с заморозками; а все наши части были одеты по-летнему, большинство не имело даже шинелей. Усилились заболевания, все поголовно были простужены; только сильная природа и выносливость русского человека позволяли геройским полкам нести боевую службу в открытом