Читать книгу - "Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел"

однако они не повышают его чувства власти. Конечно, он может ошибаться в своем положительном мнении об их услугах: таблетки, покупаемые им, могут оказаться бесполезными, пиво – дурным, а бега стать причиной потери денег, отнятых букмекерами. Тем не менее даже в таких случаях он получает что-то от организаций, клиентом которых является, а именно надежду, увеселения и чувство личной инициативы. План по покупке нового автомобиля дает человеку пищу для размышлений и разговоров. В целом свобода выбора того, как тратить собственные деньги, является источником удовольствий – например, любовь к собственной мебели представляется сильной и распространенной эмоцией, которой бы не было, если бы государство обеспечивало нас меблированными комнатами.

К числу организаций, в которых человек является добровольным членом, относятся политические партии, церкви, клубы, дружеские объединения, предприятия, в которые он инвестировал деньги, и т. д. Многим таким организациям противостоят враги – организации, относящиеся к тем же категориям, а именно соперничающие политические партии, диссидентские церкви, конкурирующие коммерческие предприятия и т. п. Состязания, возникающие в такой ситуации, дают тем, кто увлечен ими, чувство драматичности происходящего, а также определенный выход для их стремлений к власти. Если не считать тех ситуаций, когда государство слабо, такие состязания ограничиваются правом, которое карает насилие или серьезное мошенничество, если только оно само не состоит в сговоре. Сражения противоборствующих организаций, если только власти требуют от них бескровности, в целом создают полезный выхлоп для боевитости и властолюбия, которые в противном случае могли бы искать более опасные формы собственного удовлетворения. Если государство слабо или не беспристрастно, всегда есть опасность того, что политические состязания выродятся в бунт, убийство и гражданскую войну. Но если эта опасность предотвращена, они являются полноправным элементом жизни индивидов и сообществ.

Наиболее важная организация, невольным членом которой является человек, – это государство. Принцип национальности, пока он преобладает, приводит к тому, что членство в государстве обычно согласуется с волей гражданина, хотя и не по его воле.

Он мог бы быть русским,

Французом, турком, пруссаком

Иль итальянцем,

Но вопреки искушению принадлежать другой нации,

Он остается англичанином[37].

Большинство людей, если бы у них был шанс поменять государство, не стали бы этого делать, если не считать тех случаев, когда государство представляет чужую национальность. Ничто не усилило государство в той же мере, что успех принципа национальности. Там, где патриотизм и гражданство согласованы друг с другом, лояльность человека своему государству обычно превышает его лояльность таким добровольным организациям, как церкви и партии.

У лояльности к государству есть как положительные, так и негативные мотивы. В ней присутствует элемент, связанный с любовью к дому и семье. Но этот элемент не принял бы тех форм, которые принимает лояльность к государству, если бы он не подкреплялся родственными мотивами властолюбия и страха внешней агрессии. Состязания государств, в отличие от состязаний политических партий, имеют тотальный характер. Весь цивилизованный мир был шокирован похищением и убийством Линдберга-младшего, однако такие акты станут общим местом следующей войны, к которой все мы готовимся, за что в Великобритании платим четверть нашего дохода. Ни одна другая организация не требует той же лояльности, что и национальное государство. Причем главная деятельность государства – это подготовка к масштабному человекоубийству. Именно эта лояльность к этой организации вплоть до смерти – вот что заставляет людей терпеть тоталитарное государство и рисковать уничтожением дома, убийством детей и распадом всей нашей цивилизации, лишь бы не подчиниться чужеземному владычеству. Индивидуальная психология и государственная организация достигли трагического синтеза, от которого мы и наши дети непременно пострадаем, если так и не сможем найти никакого выхода, кроме катастрофического.

14

Конкуренция

У XIX века, остро осознававшего опасности произвола власти, был один любимый инструмент, позволяющий их избежать, а именно конкуренция. Зло монополии тогда все еще было хорошо знакомо из традиции. Стюарты и даже Елизавета одаривали выгодными монополиями придворных, недовольство которыми стало одной из причин гражданской войны. В феодальные времена владельцы поместий часто требовали, чтобы зерно мололи только на их мельницах. Континентальные монархии до 1848 года изобиловали полуфеодальными ограничениями свободы конкуренции. Эти ограничения вводились не в интересах потребителей или производителей, но для выгоды монархов и землевладельцев. В Англии XVIII века, напротив, многие сохранившиеся ограничения были неудобны как землевладельцам, так и капиталистам, например законы о минимальной заработной плате или запрет на огораживание общинных земель. Поэтому в Англии до вопроса о Хлебных законах землевладельцы и капиталисты в целом соглашались защищать принцип laissez-faire.

Наиболее сильные движения в Европе также отстаивали свободную конкуренцию в вопросах мнения. В 1815–1848 годах церковь и государство во всей континентальной Европе сообща боролись с идеями Французской революции. Цензура в Германии и Англии была одновременно суровой и смешной. Гейне высмеял ее в одной своей главе, состоящей из следующих слов:

Немецкие цензоры……………………………

………………………………………………………

……………болваны……………………………

Во Франции и Италии легенда о Наполеоне, а также восхищение Революцией подавлялись государством. В Испании и Папской области всякая либеральная мысль, даже самая скромная, запрещалась; Папская курия официально продолжала верить в колдовство. Принцип национальности не позволялось защищать в Италии, Германии и Австро-Венгрии. Повсюду реакция была связана с сопротивлением интересам торговли, с сохранением феодальных прав, ущемляющих сельское население, а также с поддержкой глупых королей и праздной знати. В таких обстоятельствах принцип laissez-faire стал естественным выражением энергий, не способных в полной мере найти выход в своей законной деятельности.

Свободы, отстаиваемые либералами, были достигнуты в Америке вместе с завоеванием независимости; в Англии – в 1824–1846 годах; во Франции – в 1871 году; в Германии – в период с 1848 по 1918 год; в Италии – во время Рисорджименто; и даже в России на какое-то время – вместе с Февральской революцией. Однако результат оказался не вполне тот, на какой надеялись либералы; в промышленности он оказался больше похож на зловещие пророчества Маркса. Америка с ее самой старой либеральной традицией первой вступила в эпоху трестов, то есть монополий, но не пожалованных государством, как раньше, а проистекающих из вполне естественного действия конкуренции. Американский либерализм негодовал, но поделать ничего не мог, да и в других странах промышленное развитие постепенно пошло по пути, проложенному Рокфеллером. Выяснилось, что конкуренция, если она не поддерживается искусственно, приводит к своему собственному исчерпанию, то есть полной победе одного из конкурентов.

Это, однако, относится не ко всем формам конкуренции. В целом о таком исчерпании можно говорить в тех случаях, когда увеличение размера организации означает в то же время рост эффективности. Но остаются два вопроса: во-первых, в каких случаях конкуренция в техническом смысле убыточна? И, во-вторых, в каких она желательна в силу нетехнических причин?

Технические соображения в широком смысле привели к росту оптимального размера организаций, подходящего для той или иной определенной деятельности.