Читать книгу - "Невинные убийцы. Как три обычные девушки стали кошмаром для нацистов и героями Второй мировой - Тим Брейди"

Ханни не выдала имен других членов Сопротивления или адресов их убежищ, однако адрес Элсинга был напечатан на ее поддельном удостоверении личности, поэтому вскоре их навестило гестапо. Зная, что Ханни поймали, а их адрес был у нее в бумагах, Элсинга приняли все меры, чтобы «вычистить» дом от любых свидетельств ее присутствия, и так избежали ареста.

В перерывах между допросами Ханни держали в крошечной камере размером всего несколько квадратных футов. Там была только железная койка с соломенным матрасом, столик, стул и кувшин с водой. Небольшой бочонок служил ей ночным горшком. Ханни сидела отдельно от других заключенных и не имела права заговаривать даже с немцами-охранниками. Она провела в камере много дней, когда ночью ее уводили на допрос, а потом возвращали в темноту ее клетки.

Черная краска сошла с ее волос, проявив изначальный рыжий цвет. Ее вывели из камеры во двор тюрьмы, чтобы сфотографировать: сначала профиль, с руками по швам, потом анфас.

На снимке анфас ее глаза кажутся усталыми и потухшими. Руки сжаты в кулаки. На Ханни темный свитер и юбка, за пояс заткнут носовой платок. На ногах – простые черные туфли. На фотографии в профиль ее руки все так же сжаты в кулаки, но голова немного запрокинута, как будто она пытается выглянуть за стену тюрьмы. Возможно, надеется каким-то чудом увидеть вдалеке Швейцарские Альпы, где она когда-то мечтала трудиться на благо мира в Лиге Наций.

Ада ван Россем, голландка, врач по профессии, сидела в тюрьме одновременно с Ханни. Она вспоминала, что видела Ханни в камере и слышала про нее. Хотя все говорили о том, что война заканчивается, союзники никак не приходили освободить страну, и Ханни постепенно погружалась в отчаяние. Она отказывалась от пищи, и немецкая охранница, приставленная к ней, не знала, что делать с заключенной.

Ее надолго оставляли одну, и такая изоляция была чуть ли не хуже допросов. Однако Ханни отказывалась выдавать имена товарищей. Лагес приходил поговорить с ней; Руль продолжал допрашивать ее, пытаясь добиться признания в покушении на Лангендейка. Агент гестапо даже привел невесту жертвы, которая присутствовала при стрельбе, чтобы та попробовала опознать Ханни. Они использовали довольно топорный прием – попросили Ханни отнести невесте парикмахера чашку чаю в допросную, чтобы посмотреть, не узнают ли девушки друг друга, – но невеста не опознала Ханни.

В конце концов Ханни сдалась и призналась в попытке убийства [264].

Как оказалось, ее признание спасло пятерых женщин из Харлема, которых уже собирались расстрелять в отместку за то нападение [265].

* * *

Пока Ханни изнывала в тюрьме, внутренние войска и ее товарищи из RVV объединили усилия, чтобы ее освободить. Полицейский инспектор из Гааги, имевший прочные связи и с вельсенским начальством, и с СД в Амстердаме, должен был посодействовать ее освобождению. Условия сделки были таковы: если Сопротивление прекратит кампанию по ликвидациям, немцы воздержатся от казней заключенных.

Тем не менее в полиции оставались влиятельные голоса, требовавшие отмщения «девушке с рыжими волосами», несмотря на то что война заканчивалась, несмотря на то что она была женщиной и несмотря на то что немцы проигрывали и им предстояло заплатить за все те ужасы, которые они творили в Нидерландах и в Европе в целом.

«Для нас она была Morderin, – говорил Эмиль Руль, используя немецкий феминитив для слова „убийца“. – Террористка, которая стреляла в наших людей, человек, охотившийся за нами, как мы охотились за ней. В Ютерпестрат был специальный отдел по борьбе с коммунизмом, и ее, как члена Сопротивления, мы искали долгое время. Она была для нас опасна, бесчеловечна, потому что стреляла без пощады. Для нее конец войны означал Kein Gerechtigkeit aber Vergeltung [„Не справедливость, а возмездие“], и потому ее казнили» [266].

Трюс не теряла надежды освободить Ханни. В дни, последовавшие за ее арестом, она неоднократно обращалась к внутренним войскам с просьбами найти способ хотя бы сохранить ей жизнь. Она на велосипеде поехала в Гаагу, чтобы переговорить с одним из командующих насчет соглашения, которое внутренние войска собирались заключить с СД: насчет отказа от ликвидаций в обмен на отмену казней арестованных. Командующий ничем не мог помочь. Он сказал, что Ханни, скорее всего, уже не в Голландии, и Трюс поняла по его тону, что ее судьба не очень его интересует [267].

Она обратилась к более привычной аудитории – Вельсенской группе в Харлеме. Те тоже не торопились на помощь. В действительности она приехала в разгар вечерники, когда Аренд Кунткес и Кис де Ровер поднимали бокалы за освобождение Голландии. Они пытались успокоить ее, говоря, что Ханни не покидала страны, она в тюрьме в Амстердаме. Голландию вот-вот освободят. Они предложили ей шампанского, сказали не волноваться, они обо всем позаботятся. Но Трюс была не в настроении для праздника. «Среди этих людей, которым я никогда не доверяла, где никогда не находила того понимания и дружбы, как с Кором и остальными в самом начале, я не могла выражать мои чувства. Я ушла в комнату, которую наша хозяйка приготовила для меня» [268].

В середине апреля Трюс решила взять дело в собственные руки и отправиться в Амстердам: посмотреть, что она может сделать, чтобы освободить Ханни. Она встретилась с группой, которая помогала им с Ханни взорвать железнодорожные пути в Сантпорте, и обратилась к ним с предложением. Сейчас, когда в немецких войсках царит хаос, а война подходит к концу, не согласятся ли они объединить усилия с RVV в Харлеме и напасть на тюрьму, чтобы освободить Ханни и других членов Сопротивления?

Сантпортская группа, состоявшая преимущественно из юношей и молодых мужчин, всегда была готова к решительным действиям. Они немедленно заинтересовались ее планом. Она заметила, однако, что старшие члены группы созвали собственный совет. Один из них, по имени Пит, – самый рассудительный и трезвомыслящий из всех, тот самый, который запрещал курить рядом с бомбой, когда они готовились к саботажу на железной дороге, – был подозрительно молчалив. Расставаясь, они пожали друг другу руки, но у Трюс появилось тревожное предчувствие, что ее план не будет реализован [269].

В конце концов она решила сама поехать в тюрьму Ветерингшанс в Амстердаме. Она надела привычный костюм: форму медсестры с шапочкой Красного Креста. Взяла сумку с бельем, которую планировала использовать как предлог: она скажет, что принесла передачу по просьбе одной женщины, за которой присматривает. Они