Читать книгу - "Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России - Гарриет Мурав"

[Halkin 1943][147].

Тема утешения и настроение едва ли не праздничного обновления (говорящий спрашивает, какие одежды и какую особую «радость» приготовить посетителю) ярко контрастируют с темой войны – насилия и порожденного войной горя. В этом тексте, в отличие от других стихотворений Галкина, война не выглядит фундаментальной катастрофой, разрушающей непрерывное течение времени. Традиционный еврейский цикл чередования будней и праздников сохраняется, несмотря на войну.

Та же тема присутствует уже в первом опубликованном стихотворении Галкина, «Ди липн байм татн» («Губы у папы»), где мертвое тело отца поэта описано так, будто он еще жив, губы его будто «благословляют кого-то». Стихотворение заканчивается строками: «Пусть подольше не накроют стол будничной скатертью, ⁄ Пусть останется здесь хоть часть Субботы» [Halkin 1987: 512]. Бытовые подробности добавляют сцене проникновенности и подчеркивают важность цикла профанного труда и священного отдыха. Более того, впоследствии Галкин скажет, что в этом первом его произведении содержится самый важный мотив всего его поэтического творчества: «мучительный переход от праздника к повседневности и попытка возвысить будни до праздника» [Shmeruk 1964: 759].

Подобным же образом в стихотворении «Пусть дом мой станет гаванью тебе» возникает праздник как перерыв в войне, и тем самым нарушается последовательность ненависти и отмщения. В рамках стихотворения «дом» («штуб») поэта превращается во временное укрытие; читая стихотворение, можно на время отрешиться от царящего повсюду насилия – хотя в строке «Пусть воспламенится в тебе твоя кровь» бойца и зовут в бой. Как и в других стихотворениях военного времени, боль превращается в отмщение, однако в отличие от несгибаемых воителей Фефера, Маркиша и других писателей, солдат Галкина сдерживает свою силу и с готовностью вслушивается даже в самые тихие напевы о мире. В этом стихотворении речь не идет о превращении человека в машину, движимую ненавистью. История, рассказанная в нем так красиво, не содержит в себе ни призыва, ни окончательного, необратимого превращения: предложение безопасной гавани – это не то, чем можно «утешить», не «твердое обещание», а лишь миг покоя по ходу войны.

В своей статье 1944 года «Кас» («Ненависть»), опубликованной в «Эйникайт», Дер Нистер также выходит за рамки насущной потребности в ненависти – несмотря на название – и говорит о необходимости сострадания[148]. При том что текст Дер Нистера вполне вписывается в жанр военной литературы, он одновременно функционирует и в рамках совершенно иного литературного жанра. «Ненависть» Дер Нистера, в отличие от произведений Фефера и Маркиша, не имеет ничего общего с мобилизацией населения на уничтожение врага; этот текст скорее заставляет вспомнить пророческую литературу утешения. Ряд цитат из пророческой литературы и аллюзии на нее превращают статью из пропаганды в нечто близкое к мессианским писаниям. Статья включает в себя повествование от лица мальчика Шлойме, который видел, как его родное «целое местечко евреев» истребили немцы. Он становится свидетелем гибели отца, переживает смерть младшего брата. Дер Нистер перемежает повествование об этих событиях словами из Книги Исаии, которые по традиции читают в Субботу после Тиша бе-ава (девятого ава), дня, когда поминают разрушение первого и второго Храма. В Субботу Утешения, как ее принято называть, звучит начало сороковой главы Книги Исаии: «Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш» (Исаия 40:1). Дер Нистер берет прямую цитату и дважды приводит ее на идише: «Обер ломир зих трейстн, Шлоймке» и «Из ломир зих трейстн, Шлоймке?» («Давай утешимся, Шлоймке»). Он продолжает в том же ключе, ссылаясь на некий неназванный текст, который Шлоймке «выучил». «Вот что ты выучил. Тот, кто видел шакалов на развалинах на нашей горе, тот также увидит, как там будут строить» («Вер с’хот гезен ди шакалн аф ди хурвес фун унзер барг, дер вет ойх зен, ви ме вет дорт бойен») [Der Nister 1944]. Шакалы, развалины и гора – также отсылки к пророчеству. Дер Нистер раз за разом воспроизводит этот язык и эту образность, добиваясь крещендо в конце текста. Вот пространная цитата из последнего абзаца, который начинается с того, что слова Исаии об утешении превращаются в слова самого Дер Нистера по поводу «фантазии»:

Давай, говорю я, пофантазируем. В’хая байом ха’ху – хочется прибегнуть к огненным словам пророков; и настанет день, когда падет царство зла. <…> И тогда, когда ты, Шлоймке <…>, ты понемногу, понемногу забудешь отца своего, о котором говоришь, и даже своего несчастного утраченного братика, о котором не говоришь, не можешь говорить, не хочешь, ибо это твоя незалеченная рана, а если все же она залечится, тогда (на это надеемся и этой надеждой живем), мы увидим тебя среди строителей и спасателей развалины этой на нашей горе.

Из ломир, зог их, фантазирн. Вахехи байом хаху – вилт зих до ницн дос файерлехе невиум ворт: с’вет зайн ин йенем тог, вен дос малхес фун шлехтс вет ойсринен. <…> От демолт, вен ду, Шлоймке… ду вест бислехвайз, бислехвайз фаргесн дем татн, вегн велхн ду редст ицт йо, ун афиле умгликлех фарлозт брудерл, вегн велхн ду редст нит, конст нит рейдн, вилст нит рейдн, вайл дос с’з дайне а нит-фархейлте вунд, ойб дос вет дир фархейлт верн, от демолт (азой хофн мир, ун мит от дем хофенунг лебн мир), велн мир дих зен цвишн ди бойер ун фарихтер фун йене хурвес аф ундзер барг

[Der Nister 1944].

По контрасту с традиционным советским нарративом о войне, Дер Нистер оставляет рану незалеченной и не превращает травму в оружие. Слова на иврите, «И будет в тот день», в тексте на идише приведены в оригинале. Используя язык пророков, Дер Нистер поднимает свою статью над своими собственными пространством и временем, придавая описанным в ней событиям мессианские масштабы. При этом он сохраняет ироническую дистанцию между мессианскими временами и своими собственными. Мессианское время, день Господа – «И будет в тот день», – это момент возрождения и воздаяния у Исаии, Амоса и других пророков; у Дер Нистера, напротив, речь идет не об уверенности и даже не о вероятности, а о надежде и попросту «фантазии» («давай, говорю я, пофантазируем»). Невозможно определить, чьим голосом говорит Дер Нистер; важнее то, что он, говоря, цитирует все эти многочисленные голоса – использует мультивокальный регистр. Дер Нистр не говорит, что истребление нацистами евреев является частью божественного плана уничтожения и возрождения. Пользуясь пророческим языком, он одновременно и смыкает свой текст с системой отсылок, и разъединяет их. В зазоре между «Давай утешимся» и «Давай пофантазируем» находятся уверенность в воздаянии и чаяние такового,