Читать книгу - "Жизнь Степана Бандеры: терроризм, фашизм, геноцид, культ - Гжегож Россолински-Либе"

поляки составляют до 50% населения. Мы знаем, что ОУН заявляет: процветание и жизнь одного народа зависит от разрушения и смерти другого. Но мы не можем оставить семьи стольких поляков в беде, мы не прекратим о них заботиться »530.

Приведенные Рудницким аргументы о том, почему польское государство не должно отказываться от Волыни и Восточной Галичины, весьма показательны. Помимо вопросов национальной гордости и культурного вклада Польши, он также упомянул о страхе людей перед ОУН. Под конец речи Рудницкий охарактеризовал деятелей ОУН как психически больных: «Мы понимаем, что мышление этих людей больное. Именно потому, что оно больное, мы и находимся сегодня в зале суда. Больной ум следует лечить в сумасшедшем доме. Но больное мышление не лечится иначе как предусмотренным законом наказанием. Мне легко на душе, так как благодаря любезности и великодушию моего народа, над этим процессом больше не витает угроза виселицы. Это правильно, что польский народ предоставил помилование еще до того, как было вынесено окончательное решение. Приговор должен быть и будет очень суровым»531. За речью Рудницкого последовало трехдневное и достаточно полемичное выступление Желенского, более аналитическое, чем политическое. Желенский перечислил все преступные деяния ОУН. Он утверждал, что Бандера больше всех ответственен за преступления, поскольку он является главой Краевой экзекутивы: «Все это дело рук Бандеры»532. Назвав Бандеру «двадцатитрехлетним почти ребенком... на грани патологии»533, он вместе с тем утверждал, что Бандера «руководил всеми обвиняемыми вплоть до настоящего момента, т.е. в тюрьме, где он раздавал распоряжения,

выцарапывая для них приказы на ложках и котелках»534. Он также добавил, что «это не только лидер [Провідник], но и один из главных виновников убийства Перацкого; именно он собрал воедино всю организацию и способствовал тому, чтобы она слаженно работала и достигала своей цели»535. Затем Желенский охарактеризовал других обвиняемых и дал пояснения о составе их вины перед законом. Он также рассказал о тех, кого не было в зале суда, но кто, как и обвиняемые, был причастен к убийству Перацкого и к другим терактам: «Здесь, на скамье подсудимых, еще есть место для других людей. Я не вижу тут ни Анны Чемеринской, ни Федины, ни Ярослава Барановского, ни Сеника, ни Ярого, ни Коновальца. Где вы, генералы организации, в тот час, когда судят ваших солдат, в тот час, когда виновные в покушении на министра Перацкого предстают пред судом? Они были, есть и остаются в безопасности. У нас в Польше нет заочного приговора, но мы можем установить виновность заочно. ...Несмотря на то что мы не будем выносить им приговор, мы будем судить их, так как мы не можем себе позволить оставить их безнаказанными. В противном случае мы будем несправедливы не только к ним, но и к тем, кто сидит на скамье подсудимых»536.

По поводу сотрудничества Литвы с ОУН Желенский отметил, что, будучи маленькой и бедной страной, которая даже не может позволить себе иметь представителя в Лиге наций в Женеве, Литва перечисляет ОУН около 1 тысячи долларов в месяц537. Это замечание позволяло понять, что хоть Литва и не поддерживала террористические организации своей страны, однако она финансировала иностранные -те, которые борются с их общим врагом - II Речью Посполитой. Вильнюс, который Литва объявила своей столицей, был включен в состав Польши в 1922 г., так же, как и Львов. Желенский предупредил, что все страны мира должны быть осторожны с литовскими паспортами, поскольку Литва выпускает поддельные документы, которые затем используются для организации преступлений. Наконец, он подчеркнул, что Литва поддерживала ОУН не только до, но и после убийства Перацкого538.

В конечном итоге Желенский охарактеризовал ОУН как «компанию», которая убивала, чтобы зарабатывать деньги. Он подчеркнул, что убийства и шпионаж в пользу других стран являются основными источниками Дохода ОУН. Кроме того, пользуясь литовскими паспортами, оуновцы посещали Сев. Америку и пытались, под видом патриотических деяний, «продавать» свои убийства украинской диаспоре. Желенский утверждал, что, согласно письму Коновальца к Сенику, которое было найдено в архиве Сеника, Коновалец принял решение об убийстве Перацкого, поскольку ОУН была близка к «банкротству», и это убийство было необходимо

«не только для демонстрации силы организации, но и для увеличения финансового капитала». Желенский отметил, что такой мотив является «пределом гнусности»539. В заключение прокурор попросил судей вынести вердикт, согласно которому Чорний, Зарицкая и Рак будут приговорены минимум к десяти годам тюремного заключения, а Климишин и Пидгайный - к пожизненному заключению. Несмотря на то что 2 января 1936 г. парламент запретил смертную казнь, прокурор попросил приговорить Бандеру, Лебедя и Карпинца к смертной казни, поскольку, как он выразился, это «приговор, которого польское государство настоятельно требует от вас»540.

Корреспондент газеты Новий час назвал речь Желенского «проявлением агрессии в отношении адвокатов защиты, обвиняемых и некоторых арестованных свидетелей»541. Это замечание может быть связано с тем, что, помимо всего прочего, Желенский продемонстрировал суду такие уникальные документы, как письмо из конфискованного архива Сеника, в котором Бандера (в июле 1933 г.) упрекнул Горбового за пренебрежение «организационной работой»542. Корреспондент также отметил, что Желенский, в целях дополнительной выразительности, сопровождал свое выступление различными интонациями и жестами. Подсудимые слушали его внимательно, особенно когда он показывал на них пальцем543.

Адвокат Бандеры Горбовой, которому дали слово после четырехдневного выступления стороны обвинения, начал свою речь с замечания о том, что такие преступления, как убийство Перацкого, «всегда рассматриваются как политические преступления, а не как рядовые. Теоретически, политическое преступление - это попытка внести незаконные изменения в существующие социальные отношения и правовую систему... в случае успешной смены власти это действие перестает считаться преступлением»544. Когда Горбовой начал рассуждать о польско-украинском конфликте 1918 г., председатель прервал его, возразив, что такие вопросы не имеют никакого отношения к процессу. Впоследствии Горбового прервали еще раз, когда он попытался изложить взгляды Бандеры на вопрос о языке судебного процесса545. Понимая, что суд не потерпит исторического или политико-лингвистического спора, Горбовой задал риторический вопрос: «Что же связывает моих клиентов с этим действием?» И сам же на него и ответил: «Короче, ничего». Он утверждал, что обвиняемые были невиновны и были арестованы и отправлены на скамью подсудимых в целях потакания общественному мнению. Обвинение было, по его словам, основано на недостоверных материалах, таких как сведения, полученные от информаторов, имена которых не были раскрыты. Когда он начал говорить о свободе как о «величайшем сокровище человека», его снова

прервали546. В конце своего выступления Горбовой попытался убедить судей в том, что