Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

вести себя робко. Живший в Париже англичанин отметил: «Когда он [Наполеон] ехал в карете по оживленным улицам, он откидывался на сиденье… Я видел, как он отказывался занять приготовленную для него правительственную ложу, и, казалось, он хотел скрыться от всеобщих аплодисментов»{495}. Современник писал: «Восторг толпы контрастировал с холодными похвалами Директории».

Выйти на авансцену и с напускной скромностью держаться у кулисы – один из самых трудных политических приемов, и Наполеон в совершенстве им овладел. «Там были все самые элегантные и выдающиеся люди Парижа того времени», – вспоминал очевидец. (В том числе Директория и депутаты обеих палат Законодательного корпуса с супругами.) По словам Бурьенна, когда явился Наполеон, «все стояли с непокрытыми головами. Окна были заняты прелестными женщинами. Несмотря на все это великолепие, церемония происходила с ужасной холодностью: все как будто друг за другом наблюдали и на всех лицах более было заметно любопытства, чем радости и признательных чувств»[55]{496}.

Талейран приветствовал Наполеона подобострастной речью. В ответ Наполеон похвалил Кампоформийский мир и своих солдат, доблестно дравшихся «за славную Конституцию III года». Затем он выразил убеждение, что, «когда благоденствие французского народа учредится на лучших органических законах, вся Европа будет свободной»[56]{497}. Следом Баррас (по случаю торжества облаченный, как и другие члены Директории, в тогу) произнес льстивую речь. «Природа, скупая на чудеса, лишь изредка дарует земле великих людей, но она ревновала ознаменовать зарю свободы одним из этих феноменов»[57], – объявил он, сравнив Наполеона с Сократом, Помпеем и Цезарем. Затем Баррас заговорил об Англии, уже вытеснившей французов с океана: «Идите и захватите этого исполинского корсара, заполнившего моря. Идите и наденьте оковы на этого исполинского флибустьера, удушающего океаны. Идите и покарайте Лондон за бесчинства, слишком долго остававшиеся безнаказанными»{498}. После этой речи Баррас и остальные члены Директории бросились обнимать Наполеона. Бурьенн с простительным цинизмом отметил: «Каждый старался как можно лучше сыграть роль в этой чувствительной комедии»[58]{499}.

Наполеон почувствовал себя гораздо лучше в канун Рождества, когда его избрали (вместо отправившегося в изгнание Карно) в Институт Франции – ведущее (и тогда, и теперь) научное общество страны. При поддержке Лапласа, Бертолле и Монжа кандидатура Наполеона получила 305 из 312 голосов членов института (следующие два претендента получили соответственно 166 и 123 голоса). Впоследствии он часто надевал темно-синий мундир института с вышитыми оливково-зелеными и золотыми ветвями, посещал научные лекции и подписывал бумаги так: «Член Института Франции, главнокомандующий Английской армией» (именно в этом порядке). На следующий день в письме президенту института Арману-Гастону Камю Наполеон заметил: «Истинные завоевания, единственные, которые не оставляют сожалений, суть победы над неведением»{500}. Своими интеллектуальными достижениями он надеялся впечатлить не только гражданских: «Я хорошо знал, что любой барабанщик в армии будет уважать меня сильнее, если будет считать меня не только солдатом»{501}.

Безусловно, рекомендатели Наполеона и его сторонники в институте считали полезным числить коллегой лучшего полководца эпохи, однако Наполеон не был интеллектуалом среди генералов: он был подлинным интеллектуалом. Наполеон прочитал и аннотировал многие из важнейших книг западной литературы. Он был ценителем, критиком и даже теоретиком трагедии и музыки. Он поддерживал науку и водил дружбу с астрономами. Он наслаждался долгими теологическими дискуссиями с епископами и кардиналами. Он никуда не ездил без обширной, видавшей виды походной библиотеки. Он сумел поразить Гёте своими суждениями о причинах самоубийства Вертера, Берлиоза – познаниями в музыке. Позднее он учредил Египетский институт и укомплектовал его лучшими французскими учеными того времени. Наполеоном восхищались многие из известнейших европейских интеллектуалов и творцов XIX века, в том числе Гёте, Байрон, Бетховен (на первых порах – определенно), Карлейль и Гегель. Наполеон основал Университет Франции на самом прочном в его истории фундаменте{502}. Он по праву получил свой расшитый мундир.

Когда 21 января Директория предложила Наполеону главную роль в уже не популярных празднествах по поводу годовщины казни Людовика XVI, он проявил тонкое чувство такта, появившись на церемонии в академическом, а не в военном мундире, и скромно занял место в третьем ряду, а не рядом с членами правительства.

Неловкость Наполеона в обращении с женщинами стала очевидной на приеме, устроенном в его честь Талейраном 3 января 1798 года. По воспоминанию Гортензии, дочери Жозефины, интеллектуалка Жермена де Сталь «неотступно преследовала генерала и надоела ему до такой степени, что он не мог скрыть досаду и, кажется, не вполне пытался»{503}. Мадам де Сталь, дочь Жака Неккера, баснословно богатого банкира, министра финансов Людовика XVI, хозяйка самого блестящего парижского салона, в то время поклонялась Наполеону и после переворота 18 фрюктидора однажды отказалась после обеда пройти в салон прежде Лавалетта, адъютанта Наполеона. На приеме у Талейрана она спросила у Наполеона, какая из женщин, по его мнению, самая замечательная, явно ожидая похвал своему уму и литературному дару. Но Наполеон ответил: «Та, которая родила больше всего детей»{504}. Поскольку целью его было избавиться от преследования, такой ответ вполне выполнил свою задачу (а поскольку низкая рождаемость во Франции в следующем столетии стала проблемой, его можно счесть даже провидческим), и в то же время эта реплика многое говорит о его отношении к женщинам.

В декабре Наполеон, обдумывавший вторжение в Англию, встретился с Вольфом Тоном, лидером революционеров из организации «Объединенные ирландцы», и попросил помощи. Когда Тон заговорил о том, что он человек штатский и мало чем полезен, Наполеон прервал: «Зато вы храбры». Тон согласился. «Ну, этого достаточно», – заметил Наполеон{505}. За две февральские недели Наполеон посетил Булонь, Дюнкерк, Кале, Остенде, Брюссель и Дуэ и, чтобы оценить шансы десанта на успех, беседовал, иногда до ночи, с моряками, штурманами, контрабандистами и рыбаками. «Это слишком опасно, – признал он наконец. – Я не буду пробовать»{506}. В рапорте Директории от 23 февраля 1798 года Наполеон выразился недвусмысленно:

Какие бы усилия мы ни предпринимали, мы еще несколько лет не добьемся превосходства на море. Захватить Англию, не имея такого превосходства, – самое дерзкое и трудное предприятие из когда-либо исполнявшихся… Если, исходя из нынешнего устройства нашего флота, кажется невозможным добиться необходимой расторопности исполнения, то мы должны отказаться от экспедиции против Англии, удовлетворясь ее продолжительной инсценировкой, и сосредоточить все внимание и все ресурсы на Рейне, чтобы попытаться лишить Англию Ганновера… или предпринять восточную экспедицию, чтобы поставить под угрозу ее торговлю с Индиями. Если ни одна из этих трех операций не исполнима, то я не вижу иного выхода, кроме заключения мира{507}.

Директория ничуть не была готова к миру и предложила Наполеону последний из трех вариантов. 5 марта директоры дали ему карт-бланш для подготовки полномасштабного вторжения в Египет (возглавить его должен был сам Наполеон), рассчитывая подорвать английское влияние и торговлю в Восточном Средиземноморье. Директория была заинтересована в том, чтобы Наполеон отправился в Египет. Он мог завоевать его для Франции или – одинаково желательный исход – потерпеть неудачу и вернуться посрамленным.

По выражению лорда Холланда (симпатизировавшего Бонапарту пэра Англии), Наполеона отправили в Египет «отчасти затем, чтобы от него отделаться, отчасти чтобы его поощрить, отчасти чтобы обольстить и обрадовать ту часть населения Парижа, которая… имела значительное влияние на общественное мнение»{508}. Наполеон увидел здесь шанс последовать за обоими своими кумирами, Александром Македонским и Юлием Цезарем, и к тому же не исключал возможности использовать Египет как ступень на пути в Индию. «Европа – это кротовый холм, – заявил секретарю довольный Наполеон. – Все великие имена рождались в Азии»{509}.

Позднее в том месяце возник небольшой скандал, угрожавший увлечь Наполеона в вихрь коррупции и позора, который не оставил бы ему и шанса добыть славу на берегах Нила. Кроме крупных военных поставщиков (например, Compagnie Flachat и Compagnie Dijon), получавших из казны отложенные выплаты за товары для нужд армии, имелись меньшие фирмы, которых часто обвиняли