Читать книгу - "Братство бумажного самолётика - Екатерина Витальевна Белецкая"

оказалось настолько тепло, что Берта сделала то, чего не делала с августа – открыла кухонное окно, и принялась за работу. Курица, конечно, была так себе, жилистая, зато неожиданно крупная, и Берта обрадовалась – и на суп хватит, и на котлеты. И пусть Ит не выпендривается, будет волне достойный куриный суп, может быть, даже с клецками, или, на худой конец, с гренками. Котлет ей, если честно, и самой хотелось, останавливало только то, что возни и впрямь предстояло много. Сперва ободрать курицу, и поделиться кожей с соседским котом (никто в семье куриную кожу не ел даже в самые голодные годы). Потом обвалять: снять мясо, почистить. Закинуть вариться косточки, прокрутить мясо, сделать фарш, вымыть мясорубку… Господи, как же хочется домой, хоть бы и на Терру-ноль, и чтобы дома находился Скрипач, который с этими котлетами управился бы в полтора раза быстрее, чем она. А еще лучше – чтобы это был дом на Окисте, и чтобы фарш, пусть и имитацию, можно было заказать с доставкой, просто всё замешать, и налепить котлеток.

Берта упрекнула себя в лености, надела передник, и принялась за готовку. Борьба с курицей заняла у неё минут сорок, но, когда с разделкой было покончено, Берта воспряла духом, потому что самая неприятная часть работы осталась позади. Ничего, справлюсь, думала она, жаль только, что подсобная рабочая сила удрала, и придется крутить фарш самостоятельно.

* * *

Конечно, Пол знал, что математичка с доком живут в своей квартире неподалеку от рынка, но как-то так получилось, что к их дому братья Фламма ни разу близко не подходили, просто потому что в этом не было никакой нужды. Однако сегодня Пол к дому подошел, и причина была тривиальна и проста – ему захотелось пить, а колонка рядом с рынком снова засорилась, и не работала. Пол вспомнил, что еще одна колонка находилась у дома дока, и направился к ней.

Повод, по которому братья Фламма сегодня оказались в городе, был тривиальный, для детдомовцев обычный: они пытались сбыть то, что на днях отыскали рядом с заводом. Подобные находки продавали иной раз и другие масловцы, но в этот раз братьям повезло, на территорию завода они завернули вчера, под вечер, возвращаясь с аэродрома, и Ян в кустах абсолютно случайно наткнулся на невиданный клад – три полуистлевших ящика, в которых лежала облицовочная белая плитка. Ящики, конечно, рассыпались в труху, и лежали среди густых кустов, видимо, именно поэтому их никто раньше и не нашел. Пол и Ян в момент раскидали щепки, вытащили несколько плиток, и поняли, что нашли пусть и не золотую жилу, но что-то вроде того. Оба отлично знали, что плитку можно продать по десять, а то и по пятнадцать копеек за штуку, с руками оторвут, потому что попробуй, найди в Морозново плитку на замен кокнутой или треснувшей случайно. Братья отобрали из коробок десяток плиток получше, закопали клад, набросав сверху побольше палых листьев, отмыли плитки от грязи сперва в луже, а потом в небольшом ручейке, перепрятали, и сегодня, после занятий, отправились к рынку, «на досочки», торговать. Шесть плиток уже продали, Ян остался сидеть, поджидая покупателей, с оставшимися четырьмя, а Полу захотелось пить.

Окно, в котором маячила время от времени математичка, Пол приметил быстро, и, сперва напившись, по кустам прокрался поближе – ему стало интересно. О том, что окно кухонное, Пол догадался по запаху: из окна тянуло сейчас просто умопомрачительным запахом, чем-то жареным, свежим, домашним, в его, Пола, жизни, абсолютно невозможным и немыслимым. Радуясь, что кусты еще толком не облетели, и разглядеть его будет сложно, Пол подобрался совсем близко, привстал, и осторожно заглянул в кухонное окно.

Да, математичка была там, и она готовила что-то, то самое, что так вкусно пахло. Куриные котлеты, догадался Пол, это же куриные котлеты, вон стоит миска с фаршем, а математичка переворачивает сейчас котлеты, которые жарятся на маленькой сковородочке, и стоит к окну спиной. Чуть осмелев, он пододвинулся ещё ближе, и снова принюхался. Наверное, это вкусно. Судя по запаху – очень вкусно.

– Так и будешь там стоять, Фламма? – вдруг спросила математичка, не оборачиваясь. – Хотя да, стой там. Лучше, чтобы тебя никто не видел.

Пол замер. Как она его заметила, у неё что, глаза на затылке? И вдруг поднял – чайник. Рядом со сковородкой на плите стоял маленький, пузатый, блестящий чайник, и математичка, скорее всего, углядела его отражение в полированном блестящем бочке.

– Знаешь, – всё так же стоя к нему спиной, продолжила математичка. – Фрол Савельевич очень сильно ругает преподавателей, если они… как-то содействуют ученикам. И если я тебе сейчас, гм, посодействую, меня могут выгнать с работы, если узнают. Поэтому сейчас я, пожалуй, поступлю следующим образом. Итгар Вааганович скоро вернется. Сделаю-ка я для него бутерброды, и поставлю на окошко, остудить. А чтобы не испачкать подоконник, положу бутерброды на газетку. Вот на эту, вполне подойдет. Главное, чтобы никто ничего не увидел, ведь так, Фламма? Так, я спрашиваю?

Пол понял – он тут же присел на корточки, и даже дышать перестал. Он не мог поверить в происходящее. Она что, серьезно? По правде? Или прикалывается? Через минуту на подоконнике что-то зашуршало, потом волшебный запах усилился, раздались удаляющиеся шаги, и голос математички произнес:

– Пойду, руки помою, испачкала…

Пол привстал, потом осторожно посмотрел на подоконник – и не поверил своим глазам. Потому что перед ним – невероятно, просто невероятно – лежал лист недельной давности «Вестника Морозново», на котором находились четыре куска хлеба, на каждом из которых лежала котлета. Не одна котлета, не две. Четыре! Пол осторожно протянул руку…

– Заверни получше, и смотри, чтобы не отняли, – сказала из ванной математичка. – Всё, я тебя не видела.

Повторять ей не пришлось: Пол в мгновение ока сложил бутерброды один на другой, замотал в газету, и кинулся через кусты прочь, обратно к рынку, к Яну.

* * *

В кухню Берта вернулась не сразу. Минут десять ушло на то, чтобы убедиться в том, что мальчик ушёл… и чтобы перестать плакать. Хорошо, что Ит не видит. И не нужно. Она сидела на краю ванной, прижимая к лицу полотенце, и беззвучно рыдала, давясь слезами; понимая, что плакать нельзя, ненужно, нет причин – но перестать не