Читать книгу - "Философская теология: вариации, моменты, экспромты - Владимир Кириллович Шохин"

бы быть восполнены некоторые лакуны предыдущих. Разумеется, мои соображения могут иметь только чисто рекомендательный характер, поскольку учительный груз имеет право нести на себе только церковное богословие, а не светская теология.

Континуальная традиция

Киевское «Догматическое богословие» (1848) архимандрита, впоследствии архиепископа Антония (Амфитеатрова) заметно уже тем, что курс выдержал восемь изданий. По общепризнанному мнению, именно архимандрит Антоний первым из русских богословов сформулировал предмет и метод христианской догматики, дав первое, как он отмечает, научное определение и самих догматов. Они определяются им (подчеркивается, что по употреблению этого слова у отцов Церкви) описательно – как истины, (1) «составляющие созерцательную часть» христианского учения или, по-другому, правила веры христианской; (2) определяемые и исповедуемые на основании Божественного Откровения, или, по-другому, «единым голосом Церкви»; (3) должные содержаться каждым православным христианином под опасением отлучения от общества «истинных христиан». В первой позиции догматы противопоставляются практическому учению или любым знаниям, даже содержащимся в Писании, но не имеющим вероучительного значения, во второй – частным мнениям даже отдельных весьма почитаемых авторитетов, не получившим, однако, общецерковного признания, в третьем – как однозначно ложным представлениям, так и просто «мнениям, нововведенным мудрованием человеческим»[382].

Заслуги архимандрита Антония бесспорны – он представил компактное изложение предмета (всего на 250 с небольшим страниц), очень удобное для учебного процесса, едва освободившегося от латыни, препятствовавшей становлению отечественного богословского языка. Был он прав и в том, что следовал патристическим делениям, прежде всего в отделении «созерцательной» части христианского учения от «практической», которое установилось уже с IV века (у святителей Василия Великого, Иоанна Златоуста и других первостепенных авторитетов). Да и все три составляющие его определения догматов были продуманными, поскольку хорошо противопоставлялись не-догматам (см. выше). Нельзя, однако, не обнаружить в этих составляющих институционально-юридического крена (в третьей) и «пенитенциарного» за счет основного, «созерцательного». Правда, само слово δόγμα изначально, еще до христианства, имело очень важное властно-правовое содержание. И. Левинская отмечает, что оно в обобщенном виде означало прежде всего «то, что представляется правильным правительству»[383], и это вполне подтверждается источниками[384]. Так и у архимандрита Антония акцентируется прежде всего нормативный аспект догмата, а сотериологический его интресует значительно меньше, он не замечает еще, что угрозой санкций никто не спасается. Не прояснен был и «созерцательный» аспект догматов как истин веры, на деле главный: то, что они принимаются «единым голосом Церкви», не позволяет еще определить их «фактуру». И она впрямь оказывается у архимандрита Антония разнородной: здесь смешивается то, что разум может «созерцать» сам при поддержке авторитета (Божественное единство и атрибуты), и то, что он может «созерцать» только при открытии ему этого свыше (таинства веры)[385].

«Православно-догматическое богословие» (1849) архимандрита, впоследствии митрополита Московского и Коломенского Макария (Булгакова), во многом согласное с предыдущим, вполне можно охарактеризовать вместе с Н. Н. Глубоковским как «грандиозную попытку научной классификации накопившегося догматического материала, который она подвергает строжайшему взаимному объединению, принимая все пригодное и устраняя обветшавшее», и что «с этой стороны историческая заслуга “Догматики” митрополита Макария несомненна и громадна, не говоря уже о богатстве и разнообразии ценных данных – особенно по библиологии и церковно-отеческой литературе»[386]. Но вот когда он через три предложения утверждает, что макарьевское «всё построение неизбежно приобретает характер априорной сухости и книжной безжизненности, а научное раскрытие оказывается прямо схоластическим с утонченными подразделениями и теоретическими схемами», то почтенный историк богословия не вдумывается в сами задачи, которые митрополит Макарий перед собой ставил, и повторяет штампы. Митрополит Макарий поставил перед собой задачу создания всеобъемлющего (по возможностям своего времени) систематическо-энциклопедического справочника по патристическим догматическим пропозициям, а требовать от энциклопедий «соприсущей живительности» как минимум не совсем рассудительно[387]. Пейоративное же употребление прилагательного «схоластический», давно въевшееся в нашу плоть и кровь, отражает лишь старинную российскую неприязнь к аналитическому мышлению и требование к теологу, чтобы он по совместительству был и пророком.

Митрополит Макарий предложил три развернутых определения интересующего нас понятия. Прежде всего, «под именем христианских догматов разумеются откровенные истины, преподаваемые людям Церковью, как непререкаемые и неизменные правила спасительной веры»[388]. В соответствии со своим «схоластицизмом» он делит это определение на три части, в результате чего выделяются три основных признака христианских догматов: каждый догмат есть (1) «истина откровенная и, значит, содержащаяся в Священном Писании, или Священном Предании, или в обоих вместе: потому что других источников для христианской Религии нет»; (2) «истина, преподаваемая Церковью», что есть продолжение первой части определения: в том, чтобы убедиться, что та или иная богооткровенная истина может считаться догматом, требуется авторитет Церкви, прежде всего соборно выраженный; (3) каждый догмат есть «истина, преподаваемая Церковью, как непререкаемое и неизменное правило спасительной веры» (курсив везде автора. – В. Ш.)[389], в чем можно видеть в определенном смысле уточнение предыдущего «артикула», в котором акцентируется обязательность исповедания догмата для каждого, кто считает себя принадлежащим к Церкви и стремящимся к спасению.

Однако митрополит Макарий предложил и другое определение. Различая, как архимандрит Антоний, истины веры (и далее, различая относящиеся к существу веры и исторические) и «истины деятельности» (и далее, различая нравственные и богопочитательные), которые также имеют богооткровенное происхождение, он идентифицирует место догматов на этой «схоластической карте». «Из всех этих откровенных истин, – пишет он, – подразделяющихся таким образом на четыре класса, догматами называются в строгом смысле только те, которые заключаются в классе первом, т. е. истины, которые относятся к самому существу христианской Религии, содержат учение о Боге и Его отношении к миру и человеку, и определяют, во что именно и как должен веровать христианин, чтобы спастись»[390].

Митрополиту Макарию, правда, показалось (и правильно), что пока еще не была раскрыта та сотериологическая значимость догматов, о которой он только что упомянул вскользь, и потому он предлагает еще одно определение: «… догматами называются только те из истин веры, изложенных в Божественном Откровении, которые, относясь к самому существу христианской Религии как восстановленного союза между Богом и человеком, содержат в себе собственно учение о Боге и Его отношении к миру и в особенности к человеку, и которые преподаются Церковью как правила спасительной веры, непререкаемые и неизменные»[391].

Как и архимандрит Антоний, митрополит Макарий четко отделяет догматы как истины веры от церковных правил жизни, или