Читать книгу - "Петербург времен Петра Великого - Евгений Викторович Анисимов"

После смерти Петра Великого штоф с водкой стал главным утешителем и товарищем бывшего генерал-прокурора, а характер его испортился окончательно. Он стал вздорен и неуживчив, часто скандалил при императорском дворе. И когда в 1736 г. он умер, многие вздохнули с облегчением – уже никто публично не мог обозвать их ворами и ничтожествами.

Труд кровельщика был далек от нашего представления об этой шумной работе с деревянной киянкой. В те времена листы жести были небольшие, в «аршин квадратной» (т. е. 71 на 71 см)[379], и назывались «белое железо», или «доски железные, тонкие». Расчеты показывают, что листы были действительно тонкие – 0,7 мм (современные – 0,5 мм). В 1724 г. приглашенный из Швеции кровельный мастер – «покрывальщик кровель медью и железом Константин Генекрей» (он же «Констянтин Енекрей», Нeynecke) – для купола Исаакиевской церкви потребовал 2 000 таких «досок», «да для припоя железных и свинцовых досок семь тысяч», да четыре пары ножниц «для обрезывания железных досок»[380]. Из ведомости 1724 г. о приеме 4000 таких досок общим весом 640 пудов[381] следует, что каждый лист весил 2,5 кг. Листы вначале закрепляли (по-видимому, гвоздями) на деревянной основе крыши, а потом стыки их паяли прямо на крыше оловом, используя для припоя нашатырь. В решении Канцелярии от строений за 1722 г. мы читаем: «…четырех мельниц кровли верхи сверх тесу обить белым железом и спаять оловом». Плотники бригады Максима Васильева в 1724 г. работали «при строении Исакиевской церкви», «у тески брусков на кровлю под железные доски и у отдирки старой кровли пильного тесу»[382]. «Листовым железом» крыли купола церквей, фас, фланки и куртины Петропавловской крепости, в 1724 г. заново перекрывали Зимний дворец, причем было указано отправить двух «пояльщиков, понеже без них крышки крыть невозможно»[383]. Для устройства желобов для стока воды с крыши на дом Ягужинского в 1722 г. были отпущены «жесть двойная» и олово на пайку, а в Дальних Дубках желоба делали из свинца[384].

Купола и шпили с позолотой крыли иногда медными листами («медными золочеными досками»), причем золотили их еще на земле, а затем поднимали наверх. Обычно на золочение куполов и некоторых архитектурных деталей шло золото в виде книжечек «битого золота» – золотой фольги, которую раскатывали из червонцев. В 1721 г. мастеру Ягану Питерштейнибесу, взявшемуся сделать «золочение медных листов, которыми обивать куполы и шпиц» Петропавловского собора, выдали из казны 1500 червонцев[385]. Впрочем, никакие крыши в Петербурге не были надежны. Один из гостей богатого дома князя Кантемира, наслаждаясь обедом, вдруг заметил, что его платье с одной стороны сверху донизу мокро. Это накопившаяся на крыше вода нашла себе ход и залила парадное платье расстроенного гостя[386].

Люди победнее Меншикова, Ягужинского или Кантемира жили в домах, крытых потемневшей на воздухе дранкой («дранью»), гонтом (парными дощечками[387]), а чаще белой берестой, которая отлично защищала от дождя, но не от пожара. Свежо ободранную бересту укладывали в несколько слоев по дощатой основе, и с течением времени береста сливалась, «сплачивалась» так, что образовывала сплошное водонепроницаемое покрытие. В документах петровского времени есть упоминания, что стыки берестяных полос заливали смолой[388]. Гонтом крыли и казенные здания – в 1723 г. «на крышку» Госпиталя на Выборгской отпустили 50 тыс. пар гонта, для Домика Петра на Городовой стороне – 6 тыс. пар, а для кожевенных заводов – 5 750 пар[389].

Был и другой дешевый способ кровли. Из описания сараев Пороховых заводов, стоявших на Петербургском острове, видно, что эти сараи, в которых хранился порох, были покрыты «тесом в одну тесницу и на швах положены драницы». По-видимому, дранью крыли и другие подсобные помещения, однако тут оказалось, что деревянные крыши протекали, порох подмокал, и сараи вскоре «убили» железом[390].

Впрочем, власти, как и в истории с деревянным строительством домов, были непоследовательны. С одной стороны, жестокими указами они запрещали крыть дома тесом и дранью (об этом указ 1711 г.[391]), но, с другой стороны, воспрепятствовать этому не могли – не каждый мог купить предписанную им черепицу или гонт. Впрочем, от летящих с пожарищ углей и головешек хорошо спасал рекомендованный в указах дерн. В хорошую погоду дерновые крыши многих домов напоминали зеленую лужайку – в то время было принято поверх бересты класть аккуратно срезанные пласты дерна, которые быстро срастались и придавали городским крышам яркий и свежий изумрудный цвет.

Отступление:

Крыши-«лужки»

Теперь такие крыши можно увидеть на старинных сараях и домах только в дальних урочищах Норвегии. При этом не следует думать, что «лужки» на крыше напоминают стриженные ровные газоны. Никто, естественно, стрижкой «лужаек» не занимается, и издали берестяные крыши с дерном напоминают лохматые, нечесаные головы лесовика из мультфильма – стебли травы разной «кудрявости» придают крышам этим необыкновенно забавный, «взлохмаченный» вид, как и торчащие из копны «волос» ромашки. А первая желтизна осени кажется «сединой» в этих кудрях…

Стены «сштукатурят», а картины «ставят»

Внутренние работы в новых домах вели не только летом, но и зимой, для чего помещение отапливали особыми чугунными печами (так было при строительстве Большого Петергофского дворца)[392]. Такие работы, как всегда, были трудоемки, особенно если шла речь о царских покоях. «Окошечные рамы» делали из дуба, окна с мелкой голландской растекловкой «столярным добрым мастерством» творил «оконничник Каспар Блек»[393]. Их красили также белой краской. Наличники, как в Домике Петра I, могли быть декоративные (цветы и листья)[394]. Стекла в окнах чаще были «простые», а иногда и цветные или с оттенком коричневого цвета или синевы. Такое стекло называлось «лунное», и его делали таким образом: выдували в шар, а затем он «путем вращания превращался в диск. Из такого диска с характерной радиально-концентрической волнистостью и вырезали прямоугольники для остекления»[395]. Для закрепления стекол в рамах использовали свинцовые переплеты – держатели, а также замазку из белил, скипидара и конопляного масла[396].

В богатых домах на дверях из дуба ставили «петли дверные голанские выгибные»[397], в прочих же обходились поделками отечественных слесарей и кузнецов. Полы и потолки были двойные – на нижний «черный» пол подсыпали землю, сверху же, над потолком, «набивали глину»[398]. Нельзя сказать, что в Петербурге сразу же утвердился паркет. Обычно на полы шли толстые пильные или топорные сосновые доски, иногда те, что использовались на кораблях