Читать книгу - "Творческое письмо в России. Сюжеты, подходы, проблемы - Майя Александровна Кучерская"

к последнему Валентины – именно они в романе будут развиваться вплоть до трагической развязки. Как уже говорилось, на пике конфликта они снова (как же иначе?) садятся за стол, на этот раз в качестве принимающих гостя, Соломина, сурового и эффективного соседского промышленника, прототипа нового, рассудительного человека, знающего, что революция может произойти лишь постепенно.

Валентина Михайловна познакомила Соломина со всеми своими домочадцами (пристальнее, чем на других, посмотрел он на Марианну)… и за столом посадила его возле себя о правую руку. Калломейцев сидел о левую. Развертывая салфетку, он прищурился и улыбнулся так, как бы желал сказать: «Ну-с, будемте играть комедию!» Сипягин сидел напротив и с некоторой тревогой следил за ним взором. По новому распоряжению хозяйки Нежданов очутился не возле Марианны, а между Анной Захаровной и Сипягиным. Марианна нашла свой билетик (так как обед был парадный) на салфетке между местами Калломейцева и Коли424.

Наконец уточнения, хоть и не упорядоченные, оказываются достаточно ясны для того, чтобы заключить, что – начиная с Валентины и далее по часовой стрелке – они сели так: Валентина (во главе стола), Соломин, Анна Захаровна, Нежданов, Сипягин (во главе с противоположной стороны), Коля, Марианна и Калломейцев, если правомерно предположить, что для симметрии по бокам расположились по трое сотрапезников; в тексте нет этому подтверждения, поэтому можно также предполагать, что слева от Валентины сидели (в таком порядке) Калломейцев, Марианна, Коля, Нежданов и Анна Захаровна, впятером занимая левый фланг, оставляя во главе Сипягина и изгоняя Соломина на единственное место справа, как Иуду с «Тайной вечери», своим равнодушием и молчанием показывающего всю праздность вопросов о его будущей вине, с которыми ученики пристают к Учителю. Но, на мой взгляд, имеет смысл остановиться на этом коротком фрагменте, чтобы сделать заключения, в которых современные критики (особенно французские и к ним примкнувшие) не найдут ничего интересного. В первую очередь, очевидно полное неприятие, которое автор выказывает к регулированию пространства в соответствии с правилами экономии; если бы он руководствовался ими, то сделал бы то же, что и я: решил бы этот вопрос в двух строках, не описывал бы отношения в цепочке сотрапезников, исходя из одной точки и далее прописывая положение сидящих за столом относительно нее.

Но такой порядок, уравнивающий все элементы, его не интересует; не только потому, что он не имеет ни малейшей ценности для повествования, но и потому, что, руководствуясь им, автор прервал бы тонкую игру и помешал бы из-за своей любви к ясности хрупким силам разной природы, которые вмешались, чтобы определить порядок, в котором все сели за стол. Повествование, следовательно, должно отражать в первую очередь эти силы, а не порядок, даже, можно сказать, и разрушая этот порядок; автор не обращается к действию самому по себе, вне его протекания, но прослеживает его предпосылки и намекает на будущие последствия, и прежде всего помещает себя заранее в ситуацию, где принимает участие и читатель, предположительно, заинтересованный не столько в четком перечислении имен в порядке рассадки, сколько в том, чтобы понять и сохранить в памяти расположение друг относительно друга четырех-пяти персонажей, которые будут участвовать в предстоящем диалоге. И снова нить повествования прерывает картинку – сам порядок рассадки, – иначе она скорее всего была бы прервана и сделала бы сцену бессмысленной, попав под ножницы поименного перечисления.

Во-вторых, хочется обратить внимание на это «по новому распоряжению хозяйки», сказанное как будто впроброс. Между 48-й страницей романа (посреди экспозиции, как уже говорилось), когда Нежданов впервые обедает с семьей, и страницей 186-й, в эпицентре конфликта, во время торжественного обеда, устроенного для Соломина, романист не упоминает ни единого приема пищи, а следовательно, читатель не знает, что «обычно» Нежданов сидит рядом с Марианной. Между этими страницами молодые люди полюбили друг друга, а из-за их несогласия с семьей возник конфликт, который, начиная с описываемого момента, примет угрожающий оборот. Либо у повествователя не было случая упомянуть об этой детали, – хотя кажется не вполне правомерным говорить об отсутствии случая что-то сделать у того, кто может создавать их по своему усмотрению, – либо он поступил так из экономии, о которой ему незачем отчитываться перед читателем. И поэтому «по новому распоряжению хозяйки» проводит тонкую границу между читателем и автором, линию, которую литературный критик, особенно француз425, не сможет преодолеть никакими усилиями; показатель всего того, что, не описывая, автор утаивает и сохраняет при себе так, чтобы никто не смог воспользоваться хоть каким-то правом на расспросы; теневая сторона, которой он правит последовательно и безраздельно, пусть даже так, как это происходит с патрунами у Берналь Диаса, становившимися, в силу плохо прописанных и еще хуже действующих распоряжений, управляющими территорий, которых сами не посещали и никогда не узнают; и даже когда речь не идет о повествователе, нельзя забывать, что хроника является не кратким изложением событий, но скорее результатом отбора и упорядочивания взятых из многослойного континуума действий, достаточных для понимания всего процесса. За этот двойной критерий отбора и достаточности может нести ответственность лишь тот, кто выяснил для себя, что равно как считать естественным совпадение с читателем относительно использования и функционирования всех слов в своем тексте (особенно это касается натурализма второй половины XIX века), автор так же может оставить при себе свое мнение и не объяснять свое творческое поведение в отношении всего, что может быть логически выведено, но не прописано; он прекрасно может на протяжении 140 страниц скрывать некое положение дел, – которое ничего особенного не добавило бы к описанию привычек и событий, происходящих в определенной сфере жизни, – до того момента, когда изменение этого положения не будет значить больше, чем его сохранение. Тогда он делает отступление и одним оборотом – «по новому распоряжению» – коротким жестом передает читателю знание, которое он хранил – по собственной воле или невольно, сознательно или бессознательно, как потенциальное или реальное – и скрывал его в течение всего предыдущего повествования. Читателю ничего не остается, кроме как довольствоваться этим достаточно прихотливым распределением повествовательного наследства, но, каким бы маловзыскательным и необстоятельным он ни был, то удивление, которое может вызвать у него почти незаметное «по новому распоряжению», послужит ему, чтобы раз и навсегда усвоить всю глубину абсолютного незнания, которое окружает то, что читатель якобы знает лучше автора; узреть тени, которые пролегают между тем, что повествователь осветил, и бесконечностью деталей, выведенных в неподвластные местному законодательству территории подразумеваемого, потому что не из ниоткуда он выцепил эти «новые распоряжения», благодаря которым перед ним предстал кусочек эфемерного