Читать книгу - "Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски"

Гитлер окажется разумнее, чем можно подумать по его риторике и программе, то он все же не чувствовал себя уютно в его присутствии – и отлично замечал, что и германскому лидеру рядом с ним неспокойно. 1 января 1934 г. в президентском дворце в Берлине собрался дипломатический корпус, чтобы поздравить восьмидесятишестилетнего президента фон Гинденбурга. Когда явился Гитлер, они с Доддом поздравили друг друга с Новым годом. Затем, пытаясь найти нейтральную тему для беседы, американец сказал, что недавно провел прекрасные несколько дней в Мюнхене, где отдыхал на каникулах и Гитлер. Додд упомянул, что встречался с «прекрасным немецким историком» – профессором Майером, с которым когда-то вместе учился в Лейпциге. Когда по Гитлеру стало понятно, что он понятия не имеет, кто такой Майер, Додд упомянул еще несколько ученых из Мюнхенского университета. Но Гитлер снова, судя по всему, просто не узнал ни одного имени. «Было полное впечатление, что он никогда не пересекался с людьми, которых я знал и уважал».

«Я испугался, что он решит, что я пытаюсь поставить его в неловкое положение, – писал в своем дневнике Додд. – Я не пытался. Но времена были настолько сложные, что мы не могли затронуть ни одной дипломатической или политической темы». Ганфштенгль, который очень старался поддерживать контакт и с послом, и с его дочерью Мартой, впоследствии отмечал, что для неловкости между канцлером и американским послом была еще одна причина. «Der gute Dodd, он не очень-то хорошо говорит по-немецки, его невозможно понять», – сказал Гитлер Путци. На фюрера вдумчивый подход Додда не произвел никакого впечатления. Он только рад был махнуть на него рукой, как на несущественную фигуру, представляющую страну, которая «безнадежно слаба и никак не может помешать реализации…[его] планов». Ганфштенгль разделял это презрение к Додду. «Он был скромным маленьким профессором истории, постоянно экономившим в своем посольстве и наверняка пытавшимся откладывать деньги с зарплаты», – писал он в своих послевоенных мемуарах. Во времена, когда с пышностью нацистов мог конкурировать только настоящий миллионер, этот посол вел себя скромненько, словно в кампусе при колледже».

Идея, что более богатый и эффектный посол мог бы «конкурировать» с нацистами – довольно странный, мягко выражаясь, аргумент, больше говорящий о Ганфштенгле, чем о Додде. Путци все еще тщеславно колесил по городу в роли гитлеровского пропагандиста, а Додд пытался упираться, останавливая надвигающийся нацизм, – пусть даже его усилия и оказались тщетными.

В первый год правления Гитлера нашелся как минимум один приезжий американец, который быстро сориентировался в происходящем и решил всерьез предостеречь нацистов. Его звали Шервуд Эдди, он был протестантским миссионером и национальным секретарем Христианской молодежной ассоциации. Он путешествовал и проповедовал в Азии, России и Германии, написав несколько книг о своем опыте и воззрениях. Общество Карла Шурца (названное в честь немецко-американского политика и журналиста, ставшего генералом в союзной армии во время Гражданской войны, а потом ставший первым американцем немецкого происхождения, избранным в Сенат) в июле 1933 г. устраивало Американский семинар, и Эдди был главой делегации гостей. Как он сообщил устраивавшим мероприятие, это на самом деле был его двенадцатый визит в Германию.

Продолжение подобных мероприятий должно было, по идее, показывать, что новый режим стремится к миру. На приеме немецкие ораторы восторгались недавней речью Гитлера в рейхстаге, посвященной международным отношениям. По мнению репортера Беллы Фромм, которая обычно присутствовала на подобных социальных мероприятиях, они донесли таким образом двойное послание:

«Нет никаких причин для беспокойства о наличии у Германии агрессивных намерений. В конце концов, основная идея фюрера – та же, что в Америке при Рузвельте».

Эдди ответил короткой речью о том, как он любит Германию, а затем очень деликатно коснулся темы нового режима.

– Я хочу отметить сплоченность, энтузиазм и рвение Новой Германии. Я всегда ценю энтузиазм и рвение, – начал он, но быстро перешел к следующему тезису. – Но кроме любви к Германии, я ношу в сердце еще большую любовь: к человечеству. – Именно эта любовь, продолжал он, сделала его рьяным поборником «непредвзятости и справедливости, свободы слова, прессы и собраний; фундаментальных моральных и экономических принципов». На случай, если кто-то не понял сказанного, он добавил, что «этих принципов должно придерживаться любое государство, претендующее на достоинство и настоящую культуру».

Эдди добавил, что он придерживался тех же принципов, находясь в России, и отказывался молчать о явных их нарушениях.

– Как друг Германии, я утверждаю, что вы сейчас нарушаете принципы справедливости, – продолжил он, так что у нацистов в аудитории, по словам Фромм, «аж дыхание перехватило». – Не бывает сортов справедливости – когда одна справедливость для «арийцев» и «нордического типа», а другая – для социал-демократов, коммунистов, либералов, евреев и пацифистов. И не надо говорить, что это ваше внутреннее дело. Как только в США кого-нибудь линчуют, на это сразу обращает внимание весь мир… И весь мир сейчас видит, когда вы совершаете подобную же несправедливость.

Разогрев обстановку, Эдди обратился к немцам еще более прямо:

– В вашей стране несправедливость творится каждый день, каждый час. Какие зверства совершаются за стенами ваших ужасных концентрационных лагерей? Я же вижу ваши газеты.

С этими словами Эдди поднял экземпляр нацистского ежедневника Vӧlkischer Beobachter с заголовком «70 000 евреев иммигрировали в Германию за последние 15 лет». Он объявил это утверждение не просто ложным, но и «подталкивающим молодежь к расовой ненависти, жестокости и бессмысленному уничтожению». Упомянув, что он уже слышал здесь в Германии о «травле евреев», Эдди предупредил:

– Это может привести к резне. Меня очень беспокоит будущее этой страны, которую я люблю.

Многие присутствовавшие иностранцы зааплодировали ему. «Нацисты сидели бледные от ярости, неподвижно и молча», – записала Фромм. Но у нее не было шанса написать что-то об этом уникальном выступлении американского миссионера в своей газете. Вместо этого другой репортер выбрал самые невинные куски из первой части речи Эдди и закончил текст от себя, якобы обещанием добиться более дружеского и понимающего отношения для Германии в его родной стране. «Я ошалела, когда прочитала этот репортаж», – записала Фромм в своем дневнике. Но она ничего не могла сделать, чтобы изменить такую официальную версию.

Эдди отличался от почти всех американцев, бывавших в то время в «Новой Германии», своим ясным взглядом на происходящее и готовностью говорить о непростых вещах. Беспокоились из-за поведения нацистов и другие, но мало кто по-настоящему понимал великое превращение, случившееся со страной и народом, равно как и всю его опасность.

Американские гости зачастую выказывали не более чем смутную озабоченность. Будущий писатель Райт Моррис, которому тогда было всего двадцать три года, отправился из Нью-Йорка в Антверпен в октябре 1933 г., чтобы попутешествовать