Читать книгу - "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский"

«милостью Божией» вождем большого мужества и силы воли. Он не был склонен к разговорам, но хорошо понимал характер солдата и быстро чувствовал каждое изменение в духе армии. Под непрекращающийся стук дождя мы долго и задушевно обсуждали то, что в то время волновало и мучило армию и всех русских.

Конечно, как всякий силач, Брусилов был довольно тщеславен. Я предполагаю, что он в какой-то степени пытался произвести на меня впечатление, подыгрывая моим собственным взглядам, так как ясно и живо описывал общую обстановку на фронте, свои планы и характеристики военачальников. Но Брусилов слишком любил Россию, чтобы искажать фундаментальные принципы. И основные положения, как он их видел, совпадали не только с моими собственными чувствами, но и со взглядами всех, кто отчаянно боролся за то, чтобы вернуть русскую армию к жизни и действию. Недостаточно было говорить, анализировать и заниматься критикой (как это делал генерал Алексеев, тогдашний главнокомандующий). Нужно было создавать, действовать и рисковать.

Здесь, в автомобиле, по дороге с фронта на Тарнополь, мы окончательно решились на наступление. Я также решил, что с началом наступления генерал Брусилов будет уже не на Галицком фронте, а в Ставке в Могилеве. Я, как главнокомандующий, не говорил об этом Брусилову, так как нужно было сначала получить согласие Временного правительства на устранение генерала Алексеева.

С Юго-Западного фронта я отправился в Одессу, а оттуда в Севастополь, чтобы уладить разногласия между экипажами Черноморского флота и командующим адмиралом Колчаком.

Черноморская драма

Адмирал Колчак был блестящим моряком, любимцем офицеров и солдат. В начале революции он быстро сориентировался в новых условиях и спас Черноморский флот от ужасов, пережитых Балтийским флотом. Конечно, в Севастополе, как и везде, были созданы комитеты. Был Центральный комитет Черноморского флота, поддерживаемый сетью комитетов на различных судах и среди береговых команд. Но эти комитеты состояли как из офицеров, так и из солдат. Собственные отношения адмирала Колчака с ЦК были превосходны.

О настроениях, господствовавших на Черноморском флоте, можно судить по тому, что еще в середине мая, когда я приехал в Севастополь, не только среди офицеров, но и среди солдат было много желающих провести десантную операцию в Босфоре. Командование Черноморского флота оставалось неприступной крепостью против пропаганды германской и большевистской агентуры. Именно с берегов Черного моря в армию пошли первые призывы к долгу и дисциплине. А с Черноморского флота приезжали на фронт целые делегации для пропаганды обороны и поддержки наступления. Ввиду такого отношения соответствующих командований какие-либо разногласия между Колчаком и комитетами казались невозможными. Тем не менее, совершенно неожиданно разгорелся конфликт.

Я не могу вспомнить сейчас вопрос, о котором идет речь. Я полагаю, что речь шла о некотором вмешательстве со стороны ЦК в административные обязанности адмирала. Более конкретный вопрос не важен. Главной была настоящая причина. Привыкший к всеобщему восхищению и абсолютному авторитету, адмирал не мог смириться с сознанием того, что теперь у него появился конкурент — ЦК. Разногласия были не столько политическими, сколько психологическими.

При всей своей большой энергии адмирал Колчак был несколько женоподобным, капризным и слегка истеричным. По пути на эсминце из Одессы в Севастополь, запершись в небольшой каюте, у нас состоялся долгий разговор. Все доводы, которые он приводил в поддержку своего мнения о том, что ему нечего делать, кроме как подать в отставку, не выдерживали критики. Все его жалобы были пустяками по сравнению с трудностями, которые испытывали командиры на фронте и на Балтийском флоте. Одно за другим я опровергал его выводы. И только в самом конце разговора он издал крик, идущий из глубины разбитого сердца:

— Для них [т. е. для матросов] ЦК значит больше, чем я, и я не хочу больше иметь с ними ничего общего. Я их больше не люблю.

Суровые глаза адмирала наполнились слезами.

Адмирал Колчак

По прибытии в Севастополь я убедился, что руководители ЦК, как солдаты, так и офицеры, были далеки от мысли об отъезде Колчака.

«Он должен только понять, — говорили мне члены комитета, — что мы ему пока совершенно необходимы и что распустить комитет совершенно невозможно. Такое действие означало бы начало дезорганизации команд, неожиданную победу большевиков».

На этот раз моя миссия увенчалась успехом. Адмирал Колчак помирился с ЦК, и казалось, что все осталось по-прежнему. Но это только казалось. Брешь осталась, и ровно через месяц она расширилась до пропасти, навсегда разлучившей адмирала Колчака с его любимым флотом.

В душе гениального мореплавателя начал развиваться кризис, из которого он вышел на сушу прямо-таки реакционным «диктатором» Сибири.

Я подробно описал этот эпизод с Колчаком, чтобы показать, как даже лучшие из командиров не могли примириться с неизбежными трудностями переходного революционного периода. Говоря в общем, можно сказать, что если бы просвещенные, культурные верхи России проявили больше терпения в начале революции, то большевикам, может быть, труднее было бы уничтожить Россию. После всех перепитий большевистского террора последних десяти лет «эксцессы» революции, вызвавшие летом 1917 г. такую бурю гнева и негодования у многих политических и военных деятелей России, представляются теперь сущими пустяками.

На северном фронте

Из Севастополя я отправился в Киев, где назревало острое столкновение с украинскими сепаратистами. Из Киева я направился в Ставку в Могилеве, где мои беседы с генералом Алексеевым окончательно убедили меня в необходимости смены поста главнокомандующего. Из Могилева я вернулся на один день в Петроград, где согласовал назначение Брусилова и немедленно отправился на Северный фронт.

Здесь, в расположении 12-й армии[7], занимавшей позицию в направлении Митавы, произошел случай, ярко иллюстрирующий подсознательные процессы на фронте.

Командовал 12-й армией болгарин, генерал Радко-Дмитриев, герой Балканской войны 1912–1913 г., перешедший на русскую службу. Он был седым воином, который любил солдат и знал, как обращаться с ним. Тем не менее, после революции он почувствовал, как внезапно выросла стена между ним и его войсками. И часто, к его удивлению, его шутливые слова ободрения вместо прежнего веселья и смеха вызывали у солдат только раздражение.

Генерал Радко-Дмитриев

— Вот в этом районе, недалеко отсюда, — сказал мне генерал, когда мы возвращались из передовых окопов, — в некоем полку есть агитатор. Мы ничего не можем с ним поделать, он деморализует весь полк своими рассуждениями о земле. Не могли бы вы разобраться с ним?