Читать книгу - "На рубеже веков. Очерки истории русской психологии конца XIX — начала ХХ века - Елена Александровна Будилова"

с Кавелиным Сеченов вышел победителем, так считали их современники: и те, кто стоял за материалистическую программу развития психологии, и те, кто был ее противником. Это сказалось и на отношении к предложению Кавелина. Идея психологического анализа памятников культуры не получила развития в России. Она не была подхвачена и тогда, когда Вундт создал учение о психологии народов, приняв подобный метод.

Кроме указанных материалов массового собирательства, имеется еще один источник для истории этнической психологии — записи, дневники, отчеты русских этнографов и путешественников. В нашей психологической литературе пока нет обзора материалов русских экспедиций и специальных поездок, хотя психологические описания и наблюдения включались обычно в их программы.

Первые комплексные экспедиции Академии наук снаряжались еще в XVIII в. Традиции комплексного подхода сохранились и в последующих академических экспедициях, и в экспедициях, организованных Русским географическим обществом. Им следовали и такие выдающиеся ученые-этнографы, как Н. Н. Миклухо-Маклай, Л. Я. Штернберг и др. При этом психологические наблюдения подчинялись общей цели — наиболее полному этнографическому описанию, которое, в свою очередь, входило в общую характеристику области, края, страны. Выделение и специальная обработка психологических наблюдений обычно не производились. Такая задача и не ставилась.

Особое место занимает научная деятельность Н. Н. Миклухо-Маклая, направленная к одной цели — доказательству единства человеческого рода, физической и психической равноценности людей всех рас и народов, обоснованию мысли о том, что различия, имеющиеся между народами, вызваны условиями их жизни, как природными, так и социальными.

Годы, проведенные Миклухо-Маклаем среди папуасов Новой Гвинеи, исследование народов Океании, накопление антропологических данных и фактов о материальной и духовной культуре коренных жителей тех мест, об их психологии и социальных отношениях, позволили ученому обосновать вывод, направленный против расизма.

Вопрос о нациях и расах был актуален во второй половине прошлого века в европейской науке в связи с политическими событиями — национальными движениями, колониальной экспансией. Взгляды ученого-этнографа объединялись со взглядами Н. Г. Чернышевского и И. М. Сеченова, отвергавших деление на высшие и низшие расы. И в этом отношении конкретные материалы Миклухо-Маклая по психологии народов, включенные в дневники его путешествий, статьи и доклады, служат науке о человеке. В трудах ученого не подымаются теоретические проблемы собственно этнической психологии, но они насыщены наблюдениями, единственными в своем роде, поскольку сделаны были ученым, следующим прогрессивным и передовым позициям русской науки.

Новые, недавно опубликованные, материалы о Миклухо-Маклае (Иванченко, 1976) показывают единство прогрессивной линии русской науки и ведущую роль материалистического направления отечественной психологии в ее взаимодействии с другими науками о человеке.

Известно было, что в записной книжке за 1863 г. Миклухо-Маклай отметил в числе прочитанных книг только что опубликованный трактат И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга». В том же году Миклухо-Маклай поступил в Петербургский университет. Он хотел пойти учиться в Медико-хирургическую академию, где работал И. М. Сеченов, но это ему не удалось. Вскоре Миклухо-Маклая исключили из университета как «неблагонадежного». Исследование в наши дни архивных материалов о Миклухо-Маклае выяснило, что министр внутренних дел Валуев завел на него дело еще в 1861 г., когда 15-летним гимназистом он принял участие в студенческой демонстрации. С большим трудом Миклухо-Маклаю удалось уехать за границу, чтобы получить образование в Гейдельбергском университете.

«В то время моим „законом божьим“ стал и продолжает им быть, — писал Миклухо-Маклай, — роман Чернышевского „Что делать?“ Под влиянием его идей кроме Герцена и Фейербаха я начал изучать труды Сеченова, Писарева, Гегеля, отдельные труды Добролюбова и все, что появлялось в печати за подписью Чернышевского. Говоря о своей принадлежности к России и гордясь этим, я говорю о своем духовном родстве с теми ее представителями, которых принимаю и понимаю как создателей истинно русского направления в науке, культуре и такой важной для меня области, как гуманизм. По сути дела я служу не своей собственной идее, а выполняю программу исследований, основное направление которого определил академик Бэр. Затем я руководствуюсь в своих исследованиях трудом Сеченова о рефлексах головного мозга и работой Чернышевского „Антропологический принцип в философии“» (там же, с. 195).

В 1884 г. в интервью корреспонденту австралийской газеты «Сидней морнинг геральд» Миклухо-Маклай сказал: «В моем положении исследователя, поставившего своей целью доказать миру, что все люди — люди, и сделать невозможным само стремление оправдать колониальные захваты, грабежи и насилия, первым условием этого является чувство ответственности перед всем человечеством, одинаково беспристрастное отношение ко всем народам и расам, так как иначе меня обвинят в необъективности и все мои старания окажутся напрасными» (там же, с. 194).

Так сливается воедино материалистическое направление русской психологии, следующее идеям Сеченова, с прогрессивным направлением русской этнографии, внутри которой развивались идеи этнической психологии.

Научный подвиг Миклухо-Маклая вызвал широкий общественный отклик. Примечательно письмо Л. Н. Толстого замечательному ученому. Он главным считал его вклад в «науку о том, как людям жить друг с другом». «Умиляет, — писал Л. Н. Толстой, — и приводит в восхищение в вашей деятельности то, что, сколько мне известно, вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе, общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе. Все коллекции ваши и все наблюдения научные ничто в сравнении с тем наблюдением о свойствах человека, которое вы сделали, поселившись среди диких и войдя в общение с ними, и воздействуя на них одним разумом; и поэтому ради всего святого изложите с величайшей подробностью и свойственной вам строгой научностью все ваши отношения человека с человеком, в которые вы вступали там с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, — науке о том, как людям жить друг с другом. Напишите эту историю, и вы сослужите большую и хорошую службу человечеству. Уважающий вас Л. Толстой» (Толстой, 1934, с. 378–379).

Уже в советское время Г. И. Челпанов, высоко оценивая значение для социальной психологии собранных в прошлом веке русскими исследователями этнографических материалов и призывая к их разработке, писал: «В России накоплен богатейший этнографический материал (Труды Академии наук, Русского географического общества, Общества любителей естествознания и пр.), который вследствие незнакомства западных ученых с русским языком не использован для целей коллективной психологии. Герберт Спенсер выражал сожаление, что незнание русского языка мешает ему использовать материалы русской этнографии для целей социальной психологии. В 1911 году Вундт, зная размеры неиспользованного материала, выражал такое же сожаление. Долг русской науки — принять меры к тому, чтобы утилизовать этот материал» (Челпанов, 1926, с. 9).

Возникает одна более общая проблема, не разработанная