Читать книгу - "Екатерина Великая. Портрет женщины - Роберт К. Масси"

вестибюля в дальнем конце их покоев. Поскольку перегородка состояла всего из нескольких досок, запах из самодельной псарни проникал в комнату, и молодые супруги спали в комнате, сильно пахнувшей псиной. Когда Екатерина пожаловалась, Петр сказал, что у него не было выбора, это было единственное место, где он мог в тайне содержать собак. «Я переносила это неудобство, не выдавая тайны Его Императорского Высочества», – вспоминала Екатерина.

Впоследствии, продолжала она, у Петра «было только два занятия, и они оба мучили мой слух с утра до вечера. Первым было его пиликанье на скрипке, вторым – его попытки дрессировать собак». Яростно щелкая кнутом и выкрикивая команды охотников, Петр заставлял собак бегать из одного конца двух его комнат в другой. Собаки, которые отставали, подвергались порке кнутом, из-за чего выли еще громче. Екатерина жаловалась, что «утром, днем и очень поздно ночью <…> он брал скрипку и пиликал на ней очень скверно и с чрезвычайной силой, гуляя по своим комнатам, после чего снова принимался за воспитание своей своры и за наказание собак».

Иногда жестокость Петра казалась особенно садистской:

«Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь спальни, в которой сидела и которая была смежной с тою комнатой, где происходила эта сцена, и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из своих собак, а бывший у него мальчишка, родом калмык, держит ту же собаку, приподняв за хвост. Это был бедный маленький шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку изо всей силы толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, которое показалось мне жестоким, я удалилась со слезами на глазах к себе в комнату. Вообще слезы и крики вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его; жалость была чувством тяжелым и даже невыносимым для его души».

22

Москва и деревня

В декабре 1748 года императрица Елизавета и двор отправились в Москву, где она провела год. Там перед Великим постом 1749 года императрицу постигло загадочное заболевание желудка. Болезнь все усиливалась. Мадам Владиславова, имевшая связи с ближайшим окружением Елизаветы, шепотом сообщала всю информацию Екатерине и умоляла не выдавать ее. Не называя своего информатора, Екатерина рассказала Петру о болезни его тетки. Он был одновременно рад и напуган. Петр ненавидел свою тетку, но мысль о том, что та, возможно, оказалась при смерти, вызывало у него страх за собственное будущее. Хуже того, ни он, ни Екатерина не смели выяснить дальнейшие подробности. Они решили никому ничего не говорить, пока Чоглоковы не расскажут им о болезни. Но Чоглоковы ничего не сказали.

Однажды ночью Бестужев и его помощник, генерал Степан Апраксин, явились во дворец и несколько часов разговаривали с Чоглоковыми. Судя по всему, это могло означать, что болезнь императрицы была смертельной. Екатерина умоляла Петра сохранять спокойствие. Она сказала ему, что хотя им и запрещено покидать свои покои, если Елизавета окажется при смерти, она может устроить так, чтобы Петр сбежал из их комнат. Она показала ему на их окна в первом этаже: они достаточно низкие, чтобы выпрыгнуть из них на улицу. Кроме того, она сообщила ему, что граф Захар Чернышев, на которого, как она знала, можно было положиться, служит в полку в городе. Петра это подбодрило, а через несколько дней императрица пошла на поправку.

В течение всех этих тревожных дней Чоглоков и его жена хранили молчание. Юные супруги также не поднимали этой темы, они даже не решались спросить, стало ли императрицы лучше, Чоглоковы тотчас потребовали бы, чтобы им сказали, кто сообщил о ее болезни – и информатора немедленно отослали бы от двора.

Пока Елизавета все еще лежала в постели и приходила в себя после болезни, одна из ее фрейлин вышла замуж. На свадебном обеде Екатерина сидела рядом с близкой подругой Елизаветы – графиней Шуваловой. Графиня без стеснения сообщила Екатерине, что императрица все еще так слаба, что не смогла появиться на свадебной церемонии, однако выполнила свои традиционные обязанности и, сидя в постели, убрала голову невесты. Поскольку графиня Шувалова была первой, кто в открытую говорил о болезни императрицы, Екатерина сообщила ей, что переживает за ее состояние. Графиня Шувалова ответила, что Ее Величеству будет приятно узнать о проявленном к ней сочувствии. Через два дня утром Чоглокова ворвалась в комнату Екатерины и объявила, что императрица сердится на Петра и Екатерину за то, что они совершенно не выражали своего сочувствия во время ее болезни.

Екатерина в ярости ответила мадам Чоглоковой, что та прекрасно знала о положении вещей: но ни ей, ни ее мужу не сообщила о болезни императрицы, и они оставались в полном неведении, а потому и не могли показать своего беспокойства.

«Как вы можете говорить, что вы ничего не знали? – спросила мадам Чоглокова. – Графиня Шувалова сказала императрице, что вы с ней говорили за столом об этой болезни».

«Это правда, что я с ней говорила об этом, ибо она сказала мне, что Ее Величество еще очень слаба, – парировала Екатерина, – и не может выходить, и тогда я у нее расспросила подробно об этой болезни».

Позже Екатерина набралась мужества сказать Елизавете, что ни Чоглоков, ни его жена не сообщили им с мужем о ее болезни, поэтому она и не смогла выразить своей обеспокоенности на этот счет. Судя по всему, ее признание понравилось Елизавете. «Я знаю об этом, – сказала она. – Но не будем больше обсуждать данную тему». Вспоминая эти события, Екатерина комментировала их следующим образом: «Мне показалось, что влияние Чоглоковых уменьшается».

Весной императрица начала выезжать за пределы Москвы вместе с Екатериной и Петром. В Перово, имении, принадлежавшем Алексею Разумовскому, у Екатерины случился приступ сильной головной боли. «Чрезвычайная боль вызвала у меня ужасную тошноту, меня вырвало несколько раз, и каждый шаг, какой делали в комнате, увеличивал мою боль. Я провела почти сутки в таком состоянии и, наконец, заснула».

Из Перово императорская свита переместилась в принадлежавшие Елизавете охотничьи угодья, которые находились в сорока милях от Москвы. Поскольку дома там не было, придворные разместились в палатках. Утром после их прибытия Екатерина зашла в палатку Елизаветы и увидела, что та кричала на человека, управлявшего имением. Елизавета заявила, что приехала охотиться на зайцев, но там не было никаких зайцев. Она обвиняла его в том, что он брал взятки и позволял проживавшим по соседству дворянам охотиться в ее