Читать книгу - "Возвращение на Большой Каретный - Анатолий Борисович Утевский"

эгоцентризма, а право личности, право человека мыслящего, свободного в изъявлении своей мысли, своей оценки. Его «я» утверждалось сквозь призму поэзии, обозначая причастность ко всему происходящему.

Прошло время и, словно спохватившись, о Высоцком заговорили, стали издавать его стихи, снимать о нём фильмы и делать радиопередачи. Фильмы с его участием по всем каналам телевидения, сокрушаясь, мол, ах как мало он сыграл! А ведь каждая роль давалась очень не просто.

Не просто было его утвердить у чиновников от культуры. Вот что рассказал мне мой давний приятель Владимир Краснопольский:

«В 1965 году вышла книга Владимира Орлова «Солёные арбузы», и мы с Усковым тут же её схватили, написали сценарий (картина вышла под названием «Таёжный десант»), Там была великолепная роль Кешки, и на неё у нас в одну секунду «проскочил» Володя Высоцкий. Наши пробы посмотрел генерал Сурин (в то время директор «Мосфильма») и сказал: «Уж очень развязно у вас Кешка играет, ну что вы, разве такие строители социализма, коммунизма?!» То была наша вторая картина, и мы ещё не умели защищаться: нас только что пригласили из Свердловска, мы были провинциалы и… И, к сожалению, профукали Высоцкого, не смогли его отстоять…

Не удалось отстоять Высоцкого и Салтыкову на картине «Емельян Пугачёв» (вышла в 1981 году). «Я его спрашиваю: «Старик, а чего она (картина. — Л. У) у тебя такая холодная получилась?» А он: «А на фиг мне было снимать горячую? На главную роль утвержден был Высоцкий, а в комитете сказали: или будет играть Матвеев, или картину закрываем!» Вы понимаете? Высоцкий бы ещё больше «поднялся», если бы сыграл вольнодумца — человека, который боролся за свободу. Они там, наверху, боялись, они знали, что если Он сыграет Емельяна Пугачёва, то вообще станет национальным героем!..» А он и был Героем: ему удалось невозможное! — он не сыграл, а прожил жизнь национального героя.

Сегодня в публикациях Высоцкого давно нет недостатка. «Посыпались» грампластинки, значки, открытки, гигантские календари на отличной бумаге… Дали Госпремию. Случилась обычная для России история. Слава, не нашедшая поэта при жизни, как бы извиняясь за свою непрозорливость, осветила земную жизнь и творчество Высоцкого с такой силой, что сделала порой неузнаваемыми черты его реальной человеческой личности. Первыми преуспели в этом мэтры отечественного поэтического Олимпа, не признававшие Высоцкого за собрата по перу и испортившие ему немало крови своей открытой или тайной оппозицией к его творчеству. К ним присоединились и некоторые деятели театра и кино, отношения которых с умершим поэтом были отмечены, особенно в последние годы, печатью глубокой неприязни и вражды. Именно они, не написавшие о Высоцком ни одного доброго слова при жизни, разразились потоком мемуаров, эссе, панегириков. И сейчас на юбилеях и вечерах памяти их постаревшие лица видны в первых рядах «ближайших друзей и соратников» поэта. Беспардонность, ставшая заменой порядочности в нашем современном обществе, оттеснила в сторону тех, кто действительно делил с Высоцким суровую прозу его жизни.

Смущённые притязаниями тех, кого ушедший поэт в глаза и за глаза называл своими недоброжелателями, истинные его сподвижники и соучастники трудов лишь много времени спустя стали публиковать свои воспоминания. Тем более что эти мнимые «мемуаристы» наплели

столько выдумок и небылиц! «На самом деле эти люди на километр к нему никогда не подходили. — делится со мной своими воспоминаниями мои старый (с шести лет!) товарищ Александр Ширвиндт. — Я точно знаю и визуально наблюдал, что у Высоцкого было три с половиной друга: ты, Сева Абдулов, Игорь Кохановский, Вадим Туманов и Янклович Гена. Я могу открыто сказать, что все остальные — это всё случаи, и эти случаи, когда речь идет о Высоцком, возводятся в степень невероятной близости, эти выдуманные отношения включаются в биографию, начинается скопище вранья, придумок и домыслов. Когда меня спрашивают, дружили ли мы с Володей, я говорю, что пересекался с Володей очень много раз, и мы пили, и встречались, но сказать, что я его друг, это невозможно. Во-первых, мы совершенно разные животные, полностью разные по темпераменту и по мироощущению и так далее. Мы очень хорошо и тепло относились друг к другу. Мы же не знали по жизни, кто гений, а кто нет. Вспоминаю, когда мы были на различных молодежных тусовках в различных местах и домах. И единственное, что я могу вспомнить, что, когда мы напивались, кроме раздражения мы ничего не испытывали. Такого раздражения, понимаешь, такого, когда я напивался, я был остроумен и искрометен. А он, когда напивался, был замечателен и весь гитарный, тогда существовала этакая застольная соревновательность, но, конечно, не на полном серьёзе. Творчество Володи понятно, потому что оно уже хрестоматийно. А вот этот институт антизабвения при помощи случайных врунов — это самое страшное…»

Не наблюдал я за ним стремления возвыситься, находиться над теми, кто рядом. Он не терпел, а может, даже и побаивался взлёта славы, ненужной суеты вокруг своего имени. Он говорил: «Знаешь, как бывает: подбросят, а поймать забудут. Вот и шмякнешься всеми косточками о грешную землю. А она, поди, твёрдая…» Думаю, что Володя понимал своё назначение в искусстве. Но никогда не говорил на эти темы.

При всей круговерти пиков и стопоров, смерчах, возносивших и ронявших его с немыслимых высот, при всей событийной тесноте его поступков, решений и действий он любил жизнь со страстью молодого любовника. И в своей любви не боялся осуждения, непонимания. Пожалуй, Высоцкий любил жизнь так, как никто из нас, его друзей. Он не казался удивительно жизнелюбивым, он действительно был таким. И всё же… Душевный надлом, постоянный переход из огня в воду, одиночество, которое тщательно скрывал, непонимание близких, постоянный разлад желаемого с действительным, целенаправленная и многолетняя травля толкали Володю в пропасть, в бездну. Очнувшись, он находил силы выкарабкаться, встать на ноги и продолжать свой опаснейший эквилибр без лонжи и подстраховочной сетки. Можно назвать это безумием, самоуничтожением. А может быть, это проявление ещё не известной нам природы таланта, способствовавшей остроте чувств, глубине переживаний. Не берусь судить, тем более осуждать, хотя часто слышал упрёк и в свой адрес: мол, почему не помог справиться, не подставил своё плечо, не уберёг?

На самом деле он многократно умирал до той самой последней смерти в ночь с 24 на 25 июля 1980-го. Первая клиническая смерть настигла Высоцкого в 1968-м. В 1971-м его дважды реанимировали с интервалом в полтора месяца… Ангелы у Высоцкого были, и вполне реальные, с фамилиями и именами: реаниматоры Леонид Сульповар. Валерий Строков, Александр Дорфман и ещё более полусотни других врачей и