Читать книгу - "Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга"

Комендант блока: Ну что ж, я сделал то, о чем ты просил, и тебе пора озаботиться тем, чтобы принести мне часы, и если они не окажутся здесь, в этой комнате, в моей руке, я лично прослежу за тем, чтобы ты попал в зондеркоманду.

Только теперь он на самом деле подтвердил, что это был список зондеркоманды.

Хиль: Пожалуйста, не беспокойтесь. Буквально через пару дней они будут у вас. Большое спасибо. Храни вас Бог.

Я осторожно выбрался на улицу и убедился, что охранники не видели меня.

Два дня спустя я достал часы из куска мыла и тщательно их отчистил, а потом принес французу и положил перед ним на стол. Он не притронулся к ним. Он даже на них не взглянул. Казалось, он тоже волнуется. «Знаешь, – сказал он мне, – я не верил, что ты сможешь принести мне часы. Ты храбрый малый. Мне понравилась, что у тебя хватило духу предложить мне такое».

Я видел, что комендант исправил список, но не был полностью в этом уверен. Я постоянно думал об этом в течение нескольких следующих дней. Тот факт, что он меня не выдал, говорил о многом. Француз мог с легкостью поднять тревогу и сказать эсэсовцам: «Заберите его, он не должен здесь находиться». И меня бы пристрелили на месте. Но он этого не сделал.

Еще через несколько дней выкликнули номера, и моего в списке не оказалось. Этих людей сразу увели из барака и отправили в зондеркоманду.

Француз сдержал свое обещание. Я до сих пор помню его – высокий седовласый человек, представительный, с хорошими манерами. Не знаю, почему он согласился помочь мне. Наверное, ему просто понравилась моя смелость – то, что я решился на столь отчаянный шаг.

Тот молодой помощник блокэльтестера спас мне жизнь, сообщив, что мой номер оказался в списке зондеркоманды. По утрам я здоровался с ним, но помимо этого у нас не было никаких взаимоотношений. Позже, уже после войны, я вспомнил, кто это был. Его отец служил в кожницком муниципалитете. Кажется, мы даже ходили в одну школу – он был немного старше и не учился в моем классе. Это был умный парень из хорошей семьи. Когда я рассказал об этом братьям, они тоже припомнили его.

После того эпизода я стал смелее. Теперь мне нужно было позаботиться о воссоединении с братьями. Мы понимали: чтобы выжить, необходимо держаться втроем, но это еще не все. Для нас оставаться вместе было важнее, чем выжить. Ради этого мы жили. Любые решения я принимал, руководствуясь благом для всех троих. Так же поступали Мейлех и Мойше, каждый по-своему.

Но на мне лежало тяжкое бремя лидерства: братья не годились для этой роли и знали это. Люди разные, слеплены из разного теста. Братья не умели рисковать, и я не склонял их к этому, потому что боялся, что они могут допустить ошибку и случится несчастье. Они знали, что моя коп (голова) устроена иначе, чем у них. У меня было больше уверенности в себе. Я чувствовал, когда нужно приложить усилия, а когда не стоит, а иногда действовал по наитию, без предварительных размышлений. Мой разум работал быстрее и лучше, и я исследовал проблему со всех сторон. С самого начала я старался запечатлеть все, что происходило, в памяти, чтобы потом вспомнить, если останусь в живых. Мейлех и Мойше о таких вещах и не задумывались.

Я все еще копал канавы, так что первым делом мне нужно было перебраться на завод по разборке самолетов, где работали Мойше и Мейлех. Блокэльтестер нашего барака обладал достаточной властью, чтобы решать, кого и куда послать на работу. Если кто‐то погибал или заболевал, он пополнял рабочие группы. Мне удалось его уговорить – в обмен на часы. Это был поляк, антисемит, но я чинил часы в его комнате и ему от меня кое-что перепадало. Я построил наши взаимоотношения так, что мог довериться ему и попросить об одолжении.

Примерно через две недели после того, как я начал работать там же, где и братья, пронесся слух, что всех заключенных из барака моих братьев собираются переместить в другой лагерь.

Блокэльтестер не имел возможности перевести меня в другой барак, и я понял, что единственный, кто может мне помочь, это тот француз, который вычеркнул мое имя из списка зондеркоманды. Для нас это был вопрос жизни и смерти, и я вновь пришел к нему, молча протянул ему часы и лишь затем заговорил: «Вы оказали мне одну услугу, за что я вам бесконечно благодарен. Может быть, вы согласитесь помочь мне еще раз?»

Он посмотрел на меня с насмешливой, циничной улыбкой: «Что на этот раз?»

Я стал объяснять: «Мои братья живут в другом бараке, и ходят слухи, что их собираются увезти отсюда. Никто им не завидует. Возможно, на новом месте им будет хуже, чем здесь, а здесь хорошее место! Но я просто хочу быть вместе с ними, и будь что будет. Возможно, поместив меня в один барак с братьями, вы окажете услуги еще кому‐то, а мне будет только хуже».

Француз одарил меня чуть более теплой улыбкой и пообещал: «Я помогу тебе».

Он перевел меня, как и обещал. Никто не знал, что нас ждет, но по крайней мере мы были вместе. То, что впоследствии случилось, оказалось прямой противоположностью ходившим слухам: мой новый барак остался разбирать самолеты, а заключенных из остальных одиннадцати перевели в другие лагеря в Германии. Русский фронт приближался к Аушвицу, и немцы начали вывозить узников. Это было примерно в сентябре 1944‐го.

Наше место работы называлось «церлегебетриб»[77]. Здесь всем заправляли люфтваффе, и СС не надзирали за работой. Завод представлял собой огромный ангар, куда свозили самолеты, сбитые или не подлежащие ремонту по другим причинам. Здесь трудилось около сотни узников лагеря. Помимо них были также поляки и немцы – инженеры и другие квалифицированные специалисты.

Мойше и я сидели на табуретах – с миской, кружкой и ложкой, привязанными к поясу, – и вынимали компасы, измерительные и прочие приборы из кабин самолетов. Мы складывали каждый их вид в отдельные ящики, и их отправляли на другой завод для повторного использования. Это была физически не слишком тяжелая, тонкая