Читать книгу - "Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской"

серьезным делом, как брак. Кстати говоря, согласно антропологическим исследованиям останков Ивана Грозного его рост составлял примерно 178 см. По тем временам он был весьма рослым человеком, и, очевидно, и в 13 лет он выделялся не только на фоне своих сверстников, но и своего окружения – многие бояре хотя и были дороднее юного государя, но никак не выше его ростом.

Итак, что мы имеем. В августе 1543 г. великому князю и государю всея Русии Ивану Васильевичу исполнилось 13 лет, однако он, судя по всему, выглядел не по годам взрослым. Был ли он готов принять бразды правления в свои руки – очевидно, что еще нет. Другое дело, и об этом мы уже говорили в конце предыдущей главы, в которой шла речь о расправе над Андреем Шуйским, юный государь уже начал пытаться выйти из-под тягостной плотной опеки влиятельных боярских кланов и играть более самостоятельную, чем прежде, роль. Все-таки уроки первых лет «боярского правления» и «дворских бурь», очевидцем и участником которых был достигший отрочества Иван, не прошли для него даром, и он пробовал, в меру своего разумения, стать участником придворных интриг – но не как орудие в чужих руках, а как самостоятельный игрок. И снова, обращаясь к концу предыдущей главы, обратим внимание на то, как сам Иван позднее определял статус князей Василия и Ивана Шуйских при себе и как изменилось именование князя Ивана Бельского и боярина Федора Воронцова по сравнению с ними. Если первых Иван называет своими опекунами, причем навязавшими ему свое опекунство без его согласия, то вторые выступают в роли государевых «милостников», но никак не опекунов и «оберегателей».

Вряд ли такая оговорка, сделанная Иваном спустя много лет в его первом послании князю Курбскому, была случайной. Натренированная чтением Священного Писания и Священного Предания, трудов церковных писателей и произведений средневековой русской книжности (и 1-е послание Ивана Курбскому это наглядно демонстрирует), память великого князя, находившегося в начале 60-х гг. в расцвете своих сил, физических и интеллектуальных, не давала сбоев – Иван мог о чем-то умолчать, что-то недоговаривать, сказать полуправду вместо правды, но преднамеренно солгать ради красного словца? Во всяком случае, А.В. Каравашкин, сравнивая стилистику посланий Ивана Грозного и Андрея Курбского, отмечал, что «в полемике он (то есть Иван. – В. П.) въедлив и памятлив, цепляется буквально к каждому слову, его интересует сам строй мыслей противника. Любые противоречия Курбского он стремится усилить, доведя до абсурда. Главной его целью становится обнаружение двойных стандартов. Стихией царя в полемике была именно доказательность… Здесь на первом месте не риторика, а суровая реальность. Царь склонен к обесцениванию возвышенного, к приземленной манере вести дискуссию»[349].

И если добавить к этому процитированное выше место из наказа Б. Сукину, то есть все основания утверждать, что к исходу 1543 г. прежняя плотная опека над Иваном со стороны то одной, то другой придворной «партии» отошла в прошлое, и в этом отношении М.М Кром был прав, когда писал о том, что «в какой-то не поддающийся точному определению момент между 1538 и 1540 гг. опека ушла в прошлое»[350]. Однако, принимая эту точку зрения, мы бы все же несколько скорректировали ее. Похоже, что эта «опека» стала жертвой противостояния кланов Шуйских и Бельских, и учиненный Иваном Шуйским переворот января 1542 г. был безуспешной попыткой (выделено нами. – В. П.) вернуть себе доминирующее положение при дворе, утраченное после того, как коалиция в лице Ивана Бельского и митрополита Иоасафа весной – летом 1541 г. подвинули клан Шуйских, и прежде всего самого князя Ивана Шуйского, с московского политического олимпа.

Почему же мы считаем январский 1542 г. переворот Ивана Шуйского безуспешным? Ведь, казалось бы, по итогам этих событий его главный конкурент и враг в борьбе за влияние при дворе юного государя Иван Бельский оказался в ссылке, где и был уморен (кстати, это к вопросу об относительной бескровности «дворских бурь» времен «боярского правления» – у Ивана были прекрасные учителя и наставники в этом деле!). Митрополит же Иоасаф согнан со своей кафедры (и это явно не добавило уважения и авторитета дому Шуйских со стороны церкви) и заменен на новгородского митрополита Макария, ставленника (как они считали) Шуйских.

Однако все не так просто. Общее представление о расстановке фигур на шахматной доске московской политической придворной игры лучше всего свидетельствуют свадебные разряды, с одной стороны, а с другой – дворцовые и иные «разряды», в которых фиксировались записи о придворных «службах» и переменах в придворной же иерархии. Возьмем, к примеру, записи посольских книг за начало 40-х гг. Вот, к примеру, что говорит запись посольский книги о приеме литовских послов 6 марта 1542 г.: «А стояли у великого князя, бережения для, на правой стороне боярин князь Михайло Иванович Кубенской, а на левой околничей Иван Семенович Воронцов. А сидели у великого князя на правой стороне князь Дмитрей Федорович Белской и иные бояре; а на левой стороне (выделено нами. – В. П.) боярин князь Иван Васильевич Шуйской и иные бояре»[351]. Стоит ли напоминать, что стоять по правую руку от великого князя несомненно более почетно, нежели по левую? А ведь, казалось бы, после падения Ивана Бельского и митрополита Иоасафа князь Иван Шуйский имел полное право претендовать на почетное место по правую сторону от государя – ан нет, Дмитрий Бельский, судя по всему, стоит выше в неформальной придворное иерархии.

И это не единичный случай – на устроенном по случаю приема послов торжественном обеде в тот же день список бояр, присутствовавших на пиру, открывает Д.Ф. Бельский, а князь Андрей Шуйский стоит на втором месте (но все же впереди Михаила Кубенского)[352]. Первенство Дмитрия Бельского среди московских бояр опять же очевидно. В марте же 1542 г. казанский князь Булат прислал гонца с грамотой «к болярину к князю Дмитрию Феодоровичю Бельскому и к всем бояром (выделено нами. – В. П.)» о том, чтобы те говорили с Иваном Васильевичем о мире с Казанью[353]. Обращает на себя внимание тот факт, что Д.Ф. Бельский выделен и князем Булатом, и составителем летописи из общей массы бояр великого князя, – именно Бельский, а не кто-либо из клана Шуйских. 8 сентября 1543 г. на обеде, данном в честь приезда в Москву королевского посла дворянина Томаша Моисеевича, Дмитрий Бельский снова занимает почетное первое место в списке бояр, присутствовавших на обеде, на втором-де месте числился князь Иван Михайлович Шуйский, брат Андрея Шуйского[354]. Прошло две недели, Иван Васильевич отправился в давно ставшее традиционным паломничество в Троице-Сергиев монастырь, и текущими