Читать книгу - "Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко"

являлась крестной матерью Никиты Сергеевича Хрущева, а мать Хрущева была крестной Александра, и кумовья часто общались. Когда Никита Сергеевич стал первым секретарем ЦККП Украины, он перетащил в Киев моего дядю, который стал главным художником Театра им. Ивана Франко. Никита Сергеевич нередко бывал в доме Александра на Пушкинской улице в центре Киева.

Александр Вениаминович часто по делам Верховного Совета приезжал в Москву. Обычно он останавливался у Иогансона или у Корина. Павел Корин был крестным отцом Тани, дочери Александра, очень любил свою крестницу и в течение многих лет писал ей трогательные письма. Сейчас эта переписка находится в Киеве, в Государственном музее Украины.

В жизни Александра Вениаминовича есть одна малоизвестная страница, о которой в советское время не принято было упоминать: дядя Саша был женат на чешке. Он тщательно скрывал это по известным причинам, хотя даже Никита Сергеевич Хрущев, хорошо знавший жену дяди Саши, всячески поощрял этот брак. Она плохо говорила по-русски, и на все приемы и банкеты дядя ходил исключительно с дочерью Таней.

В 1935 году на сцене Киевского театра оперы и балета поставили «Проданную невесту» Бедржиха Сметаны. На премьеру приехали в Киев деятели культуры Чехословакии, в том числе и Зденек Неедлы, который был давним другом родителей жены дяди Саши. А в 1936 году советскую делегацию встречали в Праге; были в ней и Александр Вениаминович с женой. Поездка в Прагу произвела на дядю Сашу большое впечатление. Чехословакия напоминала ему дом – быт, уклад и любящую жену, она устроила дом на чешский манер. Вот почему Чехословакия оказалась ему так близка.

В Праге Александр Хвостов-Хвостенко сделал новые декорации для постановки «Проданной невесты». Спектакль произвел фурор. Вскоре его привезли в Киев, и там тоже публика встретила его овацией. Вот так сын неграмотного богомаза получил мировую славу. Его любили, уважали друзья и художники, певцы и музыканты – все те, с кем его сталкивала жизнь и работа.

Александр Вениаминович оформил еще много спектаклей, он был награжден орденами, стал народным художником Украины, депутатом Верховного Совета СССР, профессором, лауреатом Государственной премии.

16 декабря 1968 года его не стало.

Шел 1989 год. Меня пригласили в Грецию для реставрации Советского посольства. Как-то в гостях у русских эмигрантов меня познакомили с бывшей солисткой Киевского театра оперы и балета. Высокая, еще стройная и красивая женщина, несмотря на то, что ей было уже около девяноста: крупные старинные серьги, камея, одета изысканно, с некоторой экстравагантностью. Узнав, что я племянница Александра Хвостенко, она зарыдала. Через некоторое время комнату наполнили звуки ее дивного сопрано. Голос, несмотря на солидный возраст певицы, был звучен и глубок. Мы стояли притихшие. Окончив арию, хозяйка подошла ко мне, обняла и попросила навестить могилу дяди Саши и поклониться от ее имени; я пообещала. Еще долго она рассказывала о том, какой гений был дядя Саша, как все его искренне любили и как она скучает по Киеву, театру и по многим артистам, оставшимся «по ту сторону». Расставаясь, я подарила ей розы.

Отец, каким я его помню

Харьков. Мордвиновский переулок. Первая половина тридцатых годов. Очень большая проходная комната с тремя дверьми и четырьмя окнами, посредине разделенная полотнищем. По одну сторону этого занавеса жил и работал отец. Маленькая комната рядом была нашей с мамой.

На половине отца стояли письменный стол, этажерка, железная кровать с блестящими набалдашниками, покрытая зеленым одеялом, обеденный стол, буфет, несколько стульев. В те годы он увлекался собиранием библиотеки, состоявшей главным образом из специальных изданий. Но поскольку папа был очень разносторонним человеком, то там были и книги по радио, фотографии, рыболовству, грибоводству… Я вспоминаю массивные тома в кожаных переплетах и ветхую этажерку на тонких ножках, едва их удерживавшую, и круглый деревянный столик с нижней полкой, треснувшей под весом книг. На этом самом столике, прямо на книгах, стоял подмакетник. Но наиболее привычным местом для книг стал пол. Отец стопками раскладывал их в качестве груза по наклеенной на картон бумаге. Иногда для увеличения веса мы становились на книги и начинали прыгать.

В квартире на Мордвиновском никаких удобств не было. Зато оперный театр находился от нас довольно близко. Работая едва ли не круглосуточно, отец никогда на отсутствие, например, кухни не жаловался. Помню, ел он всегда вовремя и полагал, что переедать не следует. Лучше даже работать впроголодь, тогда человек быстрее думает и трудится…

Передо мной любимые с детства отцовские произведения. Поскольку он работал в проходной комнате, мне случалось быть свидетелем его работы. В памяти моей возникают картины: отец сидит за письменным столом или стоит за мольбертом. Иногда я стою у него за спиной, но такое бывало редко, ведь отец работал главным образом вечером или ночью, когда я спала. Я вижу прямую напряженную спину, энергичные движения головы, которую он снова и снова откидывает назад и немного в сторону, протянутую вперед изящную руку, которая держит за самый кончик кисть, уголь или длинный, острый карандаш. Рука как-то особенно грациозно, легко опускается вниз по граням карандаша. Это прорабатываются детали. Похожие манипуляции совершались и с маленькой кисточкой: чтобы сделать кончик острым как карандаш, отец часто брал ее в рот.

Наблюдать за тем, как работает отец, было для меня истинным наслаждением. Эскизы возникали прямо на глазах, и все процессы были интересными. Вот он углем намечает композицию. Рядом тряпка. Линии быстро передвигаются, меняя наклон, длину, пропорции, движение, ритм. По выражению отцовского лица, по жесту его красноречивой руки и постоянному аккомпанементу – посвистыванию – можно было догадаться, какая цель стоит перед ним, чего он добивается, что хочет выразить. Иногда от взмаха тряпки исчезала целая композиция, или же просто переворачивался лист, и все начиналось сначала.

Рисовал отец блестяще, у него никогда не было проблем с рисунком. Любые ракурсы, повороты, части фигуры давались ему легко даже без натуры. Основной задачей во время работы с углем было достижение предельной композиционной выразительности. Брат отца, Михаил Вениаминович, говорил о себе и об отце: «Мы композиторы».

Создавались эскизы в несколько этапов, следующих друг за другом. Сначала углем набрасывалась композиция, затем найденная линия прорисовывалась карандашом, эскиз детализировался, совершенствовался, а уголь в конце концов вытирался тряпкой. Наиболее интересным для меня был следующий этап – раскрашивание. Начиналось оно тогда, когда все эскизы карандашом уже были выполнены. А вообще, если позволяло время, отец на каждом этапе отставлял работу и потом смотрел на нее свежим взглядом.

К работе с красками отец готовился особенно тщательно. Ничто не должно было ему мешать, все должно было находиться в любой момент у него под рукой. Он сосредоточенно наводил порядок и чистоту на рабочем месте, мыл посуду для красок, чистил, перебирал