Читать книгу - "Пацанская любовь - Мелания Соболева"

— Тебя что спрашивали? — кинул Шурка, не глядя, вынимая сигу.

— Где был, с кем был, видел ли. Я сказал — пришел с вами, — ответил Костян, глядя в асфальт. — И вы ж подтвердите.

— Я сказал то же самое, — кивнул Серый, — добавил, что видел, как лысый с шайки Гоши напал с ножом.

— Ага, — хмыкнул Шурка, затягиваясь, — а я сказал, что он был с пацанами, но когда все началось — его как ветром сдуло. И знаешь че? Они не удивились.

— Ты заметил? — я посмотрел на них, — ни одного вопроса не было про Гошу и лысого напрямую. Про северных — в общем. Но не про них.

— Потому что они их не ищут, — буркнул Серый. — Или им сказали — не надо.

— А где они вообще? — кинул Костян. — Почему их не позвали сегодня?

— Сказали, им другой день назначили.

— Удобно, блядь, — выдохнул я. — Чтобы мы с ними не пересеклись. Чтобы не ткнули пальцем.

Мы замолчали. Наступило то самое тягучее пацанское молчание, когда все уже все поняли, но ни у кого нет сил сказать это вслух. Мы искали глазами — не улицу, не дома. Мы искали лысого. В голове крутились их лица, один за другим, как кадры с обшарпанной пленки. Кто был с ним? Кто прикрыл? Кто отвел?

— Его просто убрали, — сказал Шурка. — Или в пригороде, или у кого-то отсиживается.

— А может, менты знают, но не суют нос.

— Потому что боятся. Или потому что им похуй.

Я кивнул. Медленно. Смотрел в пустой переулок, будто из него мог выйти ответ.

— Тогда найдем сами.

Они переглянулись. И все. Ни кивков, ни слов. Просто взгляды. В них все было: злость, боль, решимость. Не мстить — найти. Чтобы положить все на стол. Чтобы доказать. Чтобы Рыжий не умер просто так.

И лысый… он еще не понял, что мы за ним уже выехали. Пусть пока гуляет. Не долго осталось.

Глава 23

Леха

После допросов мы шли молча. Шурка — впереди, как всегда, с этой своей походкой, будто кого-то бить собирается. Серый — сзади, сигу трет в пальцах, но не закуривает. Костян просто рядом, рядом и все — шаг в ногу, взгляд в асфальт. А у меня внутри будто цемент размешали. Не боль, не страх, а вот эта тупая, сухая тяжесть, как будто в груди литровая банка с водой, и ты ее нести должен до самого ада. Мы вышли из ментовки и никто не сказал ни слова. Просто шли. Без плана, без цели, будто нас выжали и выкинули, как тряпки. Я еще тогда понял — они нас слушали, но не слышали. Для них мы — не свидетели. Мы — "зареченские". А Лысый — северной линии. А там, значит, кто-то наверху. А там, значит, крышка уже лежит. И не на нем, а на деле. Мы дошли до ларька, тот самый, где рыжий всегда просил «Клинское» взять, хотя сам пил "Три медведя". Я смотрел на этот чертов прилавок, как на могилу, и руки чесались.

— Ну и что дальше? — выдал Шурка, сквозь зубы. — Типа сказали — и все?

— Им по херу, — отозвался Серый.

— Лысый гуляет, а мы тут яйца морозим, — вкинул Костян. — Я бы его сам, клянусь…

Шурка поднял взгляд. Молча. А потом сказал:

— Мелкий был.

— Кто? — не понял я.

— Ленька. С подвала. Тогда. В день драки. Я его видел — через арку проскочил, как мы только подбежали. Он все видел.

Трое напряглись. Не от страха — от того, что мозг включился.

— Он щас где? — Серый уже рвет на место. — Я с ним нормально поговорю.

— Нормально, Серый. Без перегиба. Мелкий он. Ссыкун. Но если давануть чуть… скажет.

Нашли его у сараев за школой. Он там вечно торчит — шныряет, курит свои "Примы" на затяжку, сопли подтирает. Увидел нас — побелел. Пацан лет тринадцати, худой как червяк, в кофте на два размера больше. Сначала попытался сделать вид, что не заметил, а потом — как ежик: замер, вжался.

— Лень. — Шурка подошел ближе. Голос пока нормальный, но уже в натяге. — Ты был тогда. У девятки. Мы знаем. Видел.

— Я… я не…

— Не выдумывай, — отрезал я, тихо, но так, чтоб в уши влезло. — Мы не менты. Мы тебя не сдадим. Но если ты видел и молчишь — завтра ты будешь виноват.

— Ничего я не… — он начал пятиться, но Костян перекрыл путь.

Я подошел вплотную. Говорил не громко, по-простому.

— Рыжий тебе кто был?

Он молчит. Дышит тяжело.

— Он тебя гонял когда-то? Забирал что-то? Унижал? Нет. Он сигу давал. Он тебя на площадке не трогал, даже когда ты петушился. А сейчас он в земле.

Я сделал паузу.

— А тот, кто его зарезал, ходит по району, как будто в лотерею выиграл. И если ты думаешь, что менты разберутся — нихрена. Только мы.

Ленька опустил глаза. Потом выдохнул.

— Он… он стоял. Один. Порез был. Я видел — кровь у него с пальца текла. Он перчатку дернул с руки и под машину закинул, под "Волгу". Я как раз там спрятался.

— Кто он?

— Лысый. Точно он. Куртка на нем была черная, с дыркой на локте.

Я кивнул.

— Все, брат. Живи по-честному. Ты нам помог.

Шурка хлопнул его по плечу, не сильно.

— Если кто спросит — ты мужик. Не тряпка. Мы скажем.

И все. Ленька остался там, в этой тени сараев, а мы пошли. Уже не пустыми. У нас была нитка. Осталось дернуть — и тащить за собой всю эту гнилую цепь. До тех пор, пока не захлопнется на шее того, кто все это начал.

Сначала мы к бабке. Та самая, с третьего, что вечно за нами шипела, как утюг по мокрой ткани. Она и тогда орала, когда Рыжий мяч на балкон закинул, и когда Серый бутылку об мусорку разнес. Но при этом — глаза у нее, как у совы, все видят. Мы знали, что она у окна сидит до самой ночи, как караульный. Костян поднялся один. Мы стояли внизу. Через десять минут она выглянула в форточку. Шурка сразу крикнул снизу:

— Тетя Зина, мы не буянить. Просто поговорить надо.

— Что опять? — визгнула она. — На вас опять кто-то жаловаться пришел?

— Наоборот, — кинул я. — Мы — вас просим. По-человечески. Поговорить надо.