Читать книгу - "Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов"

"Апокрифической летописи" XI в. "рассказывалось, как пророк Исайя по повелению Бога привел болгар на их бывшую тогда пустой родину за Дунаем"[691]. Сходные воззрения встречаем и в польской средневековой традиции. Например, в Великопольской хронике повествуется о том, как "Лех со своим потомством, идя по широчайшим рощам" пришел из Паннонии "к некоему месту с весьма плодородной почвой, изобилующему рыбой и дикими зверями, разбил там себе палатку… и сказал: "Будем вить гнездо""[692].

Не исключено, однако, что летописцу, в условиях продолжавшейся восточнославянской колонизации финно-угорских и балтских земель необходимо было подчеркнуть приоритет славян на многие из них по праву "первопоселения". Насколько долго сохранялись в русском народе представления о праве первопоселения, свидетельствуют, например, наблюдения С.И. Дмитриевой. Она обратила внимание на то, что в деревнях Мезенского края крестьянские семьи делились на "высокие", "коренные" фамилии, и "низкие", "некоренные". Как удалось выяснить С.И. Дмитриевой, ""высота" фамилии или рода зависела не от богатства, а от древности рода. К высоким, древним родам относились потомки самых первых поселенцев в той или иной деревне; соответственно к "низким" фамилиям — потомки более поздних переселенцев, хотя и последние могли приехать давно, на памяти прадедов современных жителей". Более того, "удалось установить связь между представителями "высоких" фамилий и сказителями былин. Большинство последних, за редким исключением, принадлежали к потомкам ""коренных" фамилий"[693]. Думается, что представители "высоких" фамилий являлись не только главными хранителями фольклорных традиций, но и традиций вообще.

Обращает на себя внимание архаичность сохранившихся институтов "высоких" фамилий, где индикатором было не богатство (вторичный маркер), а право первопоселения (первичный). Характерно также, что в тех районах, где традиционные институты сохранились хуже, "если и помнят что-то о "высоких" фамилиях, то чаще всего связывают их с богатством"[694].

Право первопоселения — одно из древнейших и уходит в родоплеменную эпоху. Следы его сохранились не только на русском Севере, но и на Среднем Урале[695]. Имеются свидетельства и в отношении Юго-Западной Руси (территории современной Украины). Например, в средневековье, в районах волошского права основатель села — осадчий, назывался князем и держал свою власть наследственно, управляя селищем и творя суд, но с участием общины[696]. В XV–XVI вв. село, образовавшееся "путем объединения двух дворищ… получало название более старого дворища". В документах XVI в. встречаются села и дворища с двойным названием (Милковичи-Янковичи, Милковичи-Пашковичи), что могло отражать, по мнению исследователей, "древнее синхронное поселение нескольких родов или смену одного рода другим". Могли они применяться также в случае "поочередного заселения территории разными крестьянскими семьями поселенцев"[697].

Не вызывает сомнения, что право первопоселения было известно в Древней Руси и летописцу в частности, который много внимание уделяет этому вопросу, отмечая расселение славян и указывая на первопоселенцев. Именно по праву первопоселения для летописца исконная славянская земля находится на Дунае ("где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска")[698]. Однако не менее важным в то время считалось право завоевания, по которому, собственно, "Болгары… седоша по Дунаеви [и] населници Словеномъ быша", а потом Угры "наследиша землю Словеньску"[699]. Какое из этих прав было для летописца значимее — сказать трудно. В отношении прав на Дунай он, по понятным соображениям, как следует из контекста летописного текста, отдавал преимущество первопоселенцам-славянам. Интересно было бы проследить его позицию в отношении Восточной Европы, где славяне, по-крайней мере, на большей территории, сами выступали в роли завоевателей. Однако летописец, как мы видели, и здесь в славянах, за исключением некоторых регионов, видит первопоселенцев. В отношении же остальных территорий он предпочитает не заострять на этом внимание, ограничиваясь констатацией наложения дани. И тем не менее, несколько раз летописец проговаривается, четко обозначая свою позицию. Так, в статье под 1054 г. в уста отходящего в мир иной Ярослава летописец вкладывает следующие назидательные слова, адресованные наследникам: "Да аще будете в любви межю собою, Богъ будеть в васъ, и покоривыть вы противныя под вы. И будете мирно живущее. Аще ли будете ненавидно живуще, в распряхъ и которающеся, то погыбнете сами [и] [погубите] землю отець своихъ и дедъ своихъ, иже налезоша трудомь своимь великымъ"[700] [здесь и далее выделено нами. — В.П.]. Этот мотив добывания, приобретения земель "трудом великим" в отношении древних князей и зримо, и незримо, присутствует на страницах ПВЛ. Не остается сомнения и в том, что имелись в виду, прежде всего, ратные труды: "… Не мозете погубити Русьскые земли", — сказали киевские посланцы Владимиру Мономаху, Олегу и Давыду Святославичам, пытаясь погасить муждоусобицу, начавшую разгораться после ослепления Василька Теребовльского. — Аще бо възмете рать межю собою, погани имуть радоватися и возмуть землю нашю иже беша стяжали отци ваши и деди ваши трудомъ великим и храбрьствомь, побарающе по Русьскеи земли, ины земли приискываху. А вы хочете погубити землю Русьскую"[701]. Налицо противопоставление "древних князей", "собравших" Русскую землю и покоривших ей другие земли, и князей "нынешних", усобицами губящих Русскую землю. Таким образом, в представлении летописца, Русская земля собрана и завоевана древними князьями[702]. Правда, речь идет, скорее всего, о подчинении земель Киеву. Тем не менее, нам важно подчеркнуть "право завоевания".

Необходимо учитывать и особенности мифологического сознания славян эпохи их расселения, в котором столкновения с реальным противником трансформировались в схватки с чудовищами и великанами. То же предание об обрах сохранило элементы подобных представлений ("теломъ велици"), что неоднократно отмечалось в литературе. Записанные в XIX–XX вв. народные предания содержат явные следы демонизации легендарной "чуди" и т. п.[703]. По словам Н.А. Криничной, образ чуди многослоен. Древнейший пласт — "конфликт мифических существ и людей, последующий — вражда аборигенов с пришельцами и, наконец, нападение внешних врагов на мирных жителей…"[704].

Летописец, видимо, старался подобные мифологические сюжеты обходить стороной[705]. Он, конечно, сын своего времени, и верит в существование "мифических" народов. Однако, как представляется, старается избежать демонизации народов известных. Даже тех, которые уже сошли с исторической арены. Показателен в этом плане "аварский" сюжет ПВЛ. Летописец знал народные предания об "обрах", о покорении ими дулебов в частности, в которых обры выступали в образе великанов. Кроме того, на Руси и в бытность летописца бытовала "притьча…: погибоша аки обре" (т. е. — "современные свидетельства"). Помимо этого в его распоряжении имелись византийские источники (письменные и самые ценные для летописца данные). Народное предание, в глазах летописца, получало, таким образом, надежное обоснование. Но, записывая его, он перекодирует информацию, ослабляя в ней мифологическую составляющую. Поэтому обры приобретают вполне человеческие черты и предстают под пером летописца не столько мифическими великанами, сколько