Читать книгу - "Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго"

видов искусства, важно и то, что при создании литературного текста своих музыкальных драм Вагнер, по его словам, был тем поэтом, «который предвидит момент музыкального выражения»98. В той же степени, в какой у Вагнера музыка стремится к определенности и ясности слова (лейтмотивы), слово стремится к музыкальной выразительности. Укажем только на обилие шипящих в партии Миме (сцена ковки меча) в «Кольце Нибелунга» и на обилие сонорных, звучность рифмы и чистую музыкальность стиха в последнем монологе Изольды («Тристан и Изольда»). Но ведь и у Блока, как мы видели, смыслообразующая музыкальность поэтической речи приводит в «Розе и Кресте» к лейтмотивному строению текста и «предвидению музыкального выражения» всей драмы.

Налицо, таким образом, единство не только абстрактно-теоретической, но прежде всего практической эстетики обоих художников. И не удивительно, что мы здесь наблюдаем «встречное» движение: композитора – к слову, поэта – к музыке. Опираясь на Девятую симфонию Бетховена, Вагнер утверждает, что «там, где бессильна музыка, вступает слово»… Слово выше звука»99. А Блок, находясь под сильным впечатлением только что прослушанной в Бад-Наугейме музыки Вагнера, приходит к тому выводу, что «дойдя до предела своего, поэзия, вероятно, утонет в музыке»100. И эта тяга великого музыканта и великого поэта к «смежному» для них искусству – безусловно, романтического свойства.

Между тем, вызванные искусством Вагнера блоковские размышления о музыке важны не только с эстетической точки зрения, не менее важны они с точки зрения сложившейся у Блока концепции мира, которая определяла и характер его художественного творчества, и отношение поэта к явлениям литературы и искусства, и его социальные взгляды. Здесь нам придется прокомментировать довольно объемную запись Блока, раскрывающую, как нам представляется, смысл его важнейшего «символа-категории» (Д. Е. Максимов), категории «музыки».

Музыка потому самое совершенное из искусств, что она наиболее выражает и отражает замысел Зодчего. Ее нематериальные, бесконечно малые атомы – суть вертящиеся вокруг центра точки. Оттого каждый оркестровый момент есть изображение системы звездных систем – во всем ее мгновенном многообразии и текучести. «Настоящего» в музыке нет, она всего яснее доказывает, что настоящее вообще есть только условный термин для определения границы (несуществующей, фиктивной) между прошедшим и будущим. Музыкальный атом есть самый совершенный – и единственный реально существующий, ибо – творческий.

Музыка творит мир. Она есть духовное тело мира – мысль (текучая) мира («Сон – мечта, в мечте – мысли, мысли родятся из знанья» (цитата из вагнеровского «Зигфрида»; см. комментарий в А. Блок. «Записные книжки». – С. 549. -С.Б.)). Слушать музыку можно только закрывая глаза и лицо (превратившись в ухо и нос), т. е. устроив ночное безмолвие и мрак – условия «предмирные». В эти условия ночного небытия начинает втекать и принимать свои формы – становится космосом – дотоле бесформенный и небывший хаос.

Позиция исчерпаема (хотя еще долго способна развиваться, не сделано и сотой доли), так как ее атомы несовершенны – менее подвижны. Дойдя до предела своего, позиция, вероятно, утонет в музыке.

Музыка предшествует всему, что обусловливает. Чем более совершенствуется мой аппарат, тем более я разборчив – и, в конце концов, я должен оглохнуть вовсе ко всему, что не сопровождается музыкой (такова современная жизнь, политика и тому подобное)101.

В этом наскоро внесенном в записную книжку рассуждении очевидно, что, во-первых, «музыка» понимается одновременно и как реальное звучание (например, оркестровое), и как выражение сущности и смысла жизни и мироздания; что, во-вторых, возможность столь широкого толкования «музыки» обусловливается самой природой музыки как вида искусства, ее абсолютной динамической непрерывностью, а это вполне согласно всему мироустройству: в «системе звездных систем» постулирование любой закономерности немыслимо вне сплошного и непрерывного движения; и что, в-третъих, динамическая непрерывность и осмысленность жизни соотносится у Блока с актом творчества: «Музыка творит мир». На этом положении следует остановиться.

Естественно, что Блок, постоянно ощущавший в себе энергию творчества, не мог и не считал нужным в своей концепции мира абстрагироваться от этого ощущения. Ведь он не был спекулятивным философом и не создавал никакой рассудочной системы мира. Напротив, исходя из синтетической, рационально-чувственной, как он считал, природы человека, Блок стремился к осознанию синтетической и целостной картины мира. Причем, именно этот элемент чувственного восприятия вполне соответствовал его философской поэзии и в равной мере ограждал его от какой-либо абстрактной идеалистической философской системы, «так как идеализм, конечно, не знает действительной чувственной деятельности как таковой»102.

Заметим сразу же, что буквально то же можно сказать и о мировоззрении Вагнера, который даже проблему общего и единичного, т. е. «основной вопрос действительности в ее диалектическом понимании» также решал не столько отвлеченно философски, сколько художественно103. В трактате «Искусство и Революция» философия и искусство резко противопоставлены, и предпочтение решительно отдается искусству: «Там, где сейчас государственный муж // и философ бессильны, – // Снова вступает в свои права художник», – читаем мы в эпиграфе к этой работе104. Синтетическая, рационально-чувственная природа искусства более всего, по Вагнеру, соответствует гармоническому человеку, «человеку-артисту» и более всего соответствует истинному познанию мира. Вместе с тем, искусство Вагнера предельно насыщено философской мыслью. Так что вполне естественно, что внимательный слушатель «Кольца Нибелунга» мог воскликнуть: «Вот когда мне был преподан подлинный предмет философии!»105.

Вернемся, однако, к блоковской концепции музыки и проблеме творчества. Итак, динамическая непрерывность и осмысленность музыки и вообще мироздания соотносятся Блоком с творческим актом, так что поэт говорит даже о «замысле Зодчего», который выражается и отражается в музыке. Налицо простое генетическое рассуждение: «Зодчий» создал замысел (причина), этот замысел отразила музыка (следствие). Однако кто такой Зодчий и почему именно музыка способна выразить его замысел?

«Причиной» слышанной Блоком в Бад-Наугейме музыки был Вагнер, который написал эту музыку, а вовсе никакой не «Зодчий». Но Блок в своем рассуждении о музыке не упоминает имени немецкого композитора в качестве «Зодчего», а настойчиво говорит об отражении в музыке мировой сущности, о платоновском познании как воспоминании, об исполненном смыслом движении и динамической непрерывности, так что и все дискретные обозначения времени (например, «настоящее») оказываются только условностью. Словом, на самом деле Блок вполне агенетически говорит о музыке как таковой, т. е. о самодовлеющем творческом продукте (А. Ф. Лосев), и в рассуждении поэта о соотношении музыки и творчества причиной оказывается не деятельность композитора, а именно само уже свершившееся музыкальное звучание. А значит, и представление о Зодчем имеет своим исходным непосредственное восприятие музыки, «Зодчий», следовательно, есть гипостазирование и своеобразная персонификация творческого акта и вообще осмысленности мироздания.

Однако почему именно в музыке видит Блок самое совершенное искусство, способное наиболее неадекватно выразить мировую сущность? Нам представляется, что здесь есть